Инди приходится залезть с ногами на подоконник и приложить немало усилий, чтобы открыть окно; в комнате нужно сделать ремонт, но ей перманентно некогда (но больше впадлу). Свежий воздух, хоть и вязкий, как болотная трясина, немного развеивает густой запах травки, правда, этого мало, чтобы проветрить собравшимся мозги: они то и дело противно хихикают без особой на то причины, хотя, конечно, ядрено зеленые патлы Майка - вполне достойный повод.
— Ладно, сучки, я выбираю фильм, — резкое и безапелляционное заявление, и Кас знает лучше, чтобы в ущерб себе спорить, но все равно показательно стонет. Черт возьми, все в курсе, что у Инди отвратительный вкус; откуда столько кровожадности в этих хрупких косточках? — И чтобы никто - Миллер, ссыкло ты эдакое, я сказала никто - даже не заикался, что останется спать на полу, потому что стремается идти к себе "по темным и страшным коридорам".
Ее джинсовая рубашка плотно затыкает щель под дверью, что вряд ли спасет от коменданта; однако больше всего на свете ей сейчас хочется трахаться и жрать, не важно в какой последовательности, а не думать о судьбе своего проживания в общежитии. Устраиваясь на кровати рядом с Ланкастером, Инди кладет голову ему на плечо и грустно вздыхает, когда замечает свою подушку, используемую не по назначению - блять, нельзя было книжку взять, чтобы стояк прикрыть? Вон Толкиен лежит, он и не такое видел, справился бы с потрясением.
— Господи, какой ты мерзкий, — чуть позже она заставит его волочиться за шоколадно-мятным печеньем через весь кампус, а пока нажимает плэй на пульте, запуская самый жесткий ужастик, который только удалось посмотреть за последний месяц.
— Я знаю, солнышко, я знаю, — Кас целует ее в макушку, с тоской глядя не на экран, а на приветливые и мягкие сиськи наклонившейся Даны. Инди вздыхает снова - сиськи и правда зачетные.

Кас вроде бы помнит, что приехал на велике и не один, но от Инди давно нет весточек, а он успел выжрать в одно рыло едва ли не целую бутылку; у него двоится в глазах и затекла задница, а это два верных признака потенциального пиздеца. Парень еле ворочает языком, залихватски требуя счет, когда ему мягко намекают, что желающих оккупировать столик собралась уже целая толпища, а он, весь из себя красивый и одинокий, занимает слишком много места и мог бы немножечко потесниться. С Ланкастером успели пообщаться по крайней мере три доброжелательных девицы, которым он с абсолютно серьезным выражением лица наобещал моря, океаны и зеленые поляны; несколько сокурсников, предлагающих дунуть; и раз двадцать - официантка. Ах да, счет. Кажется, он уже пятнадцать минут обводит пальцем пропитые цифры и гаденько хихикает, шаря по пустым карманам - Инди гребаная сучка: петарду и сухарик оставила, а мятую сотку забрала.
Пора признать поражение или хотя бы правду, но Ланкастер никогда не соглашается, что упился в говно, даже просыпаясь на холодном балконе, лежа на мешке с картошкой и по неведомой причине крепко сжимая в руке банан. Нет, ему, правда, не хочется никому доставлять проблемы или там неудобства, просто он так долго засматривается на упругий задок той красотки справа у барной стойки, что петарда в его руках взрывается будто сама по себе. Касу, к тому же, кажется, что у него в голове туда-сюда рассекают разноцветные фейерверки, и сперва он даже решает, что это подоспевшая официантка врезала ему по затылку своим увесистым подносом, но потом присматривается и - а, показалось.
— У меня тут проблема, — он прям совсем по-доброму улыбается и ничуть не заморачивается тем, что нормальные люди (нормальные, не Ланкастеры, признанные городские уебки) стараются держать почтительную дистанцию с незнакомцами: из любопытства тянется к ее одежде, хотя, по сути, к сиськам, чтобы рассмотреть или хотя бы нащупать нашивку с именем. Как-то неуютно стало, грустно, одиноко, захотелось любви и совсем чуть-чуть бытового экстрима. — Ма-а-аленькая! — Это он не о сиськах, это он о наручниках, которыми Индиана, прежде чем свалить с какой-то понтовой телкой, приковала его к столу, на прощание поцеловав солеными губами в щеку. — Но я справлюсь, — уверенно и почти что без пьяного заикания, только вот растопыренную ладонь с груди девушки он снять забывает. — Я взрослый мальчик.
Официантка всем своим видом показывает, что в сказанное с трудом верится, и готова применить весь подручный пыточный инструментарий, лишь бы он прекратил прощупывать ее грудь на силиконовые импланты, так что Кас, опомнившись, решает на всякий случай уточнить, в тщетной надежде, что мысли материализуются, если в них сильно-сильно поверить.
— За мной должна прийти девушка! Красивая, но какая же бляди-и-ина! — Инди всегда была самой любимой и самой благодатной темой для его сентиментальных откровений. В девять он жаловался на то, что она сожрала его желе, в четырнадцать - оплакивал похеренные ее стараниями постеры с самыми симпатичными порно-актрисами. Сейчас, с грустной честностью на дне зрачка и пронзительной безысходностью в голосе, он кладет руку на сердце и торжественным шепотом заявляет, после чего снова тщетно гремит наручниками и едва не пускает скупую слезу: — Представляешь, забились, кто склеит шикарную телку, и эта стерва не захотела играть по-честному.
Опыт подсказывает, что во всех непонятных ситуациях лучше говорить правду. Раз уж пойти спать - не вариант.
— Объективно телка выбрала бы меня. Я ведь неотразим, ну?

Кас рассеянно озирается по сторонам и прячет руки в карманах, с трудом сохраняя молчание, затылком ощущая предостерегающий взгляд Дарси; ему все время кажется, что, ляпнув по неосторожности хоть одно кривое слово о Райзерс, он получит пожизненную ссылку в немилость, тем самым запоров все будущее в новом сообществе. Впрочем, какой бы короткой ни была дорога до набережной, под завязку забитой самыми разнообразными кадрами местного пошива, терпение Ланкастера вот-вот лопнет. Суицидальные наклонности ему еще не диагностировали, но, видимо, время пришло. О чем и заявляет одна всем известная барышня, когда он, дабы разрядить обстановку, предлагает пойти на преступление против государства.
— Все такие серьезные, аж тошно, — бормочет себе под нос, плотнее закутываясь в слегка грязноватый американский флаг, за который ему уже знатно влетело – и от Питерсон, уперевшей руки в бока, и от смотрителя, намеревавшегося начистить парню шею (с которым у них давние счеты, ведь пиздить с флагштока национальное достояние для Каса почти как домой сходить, то есть каждую среду, пятницу и с утра в воскресенье приходится улепетывать с площади под громогласный хохот друзей).
— Давайте сюда, — вздыхает парень, притормаживая, чтобы пропустить толпу разодетых в перья и стразы карнавальных танцовщиц, и закладывает сигарету за ухо, предварительно щедро приложившись к походной фляге. — Не могу идти больше, кажется, мышцу потянул, пока за этой тряпкой лазал.
Напевая вполголоса ремикс на хит Ланы дель Рей, Кас кивает на вывеску бара и, никого не дожидаясь, шагает к настежь открытой двери. Внутри так же тесно, душно и шумно, как и на улице, но хотя бы обещают щедрые скидки на выпивку.
— Я бы все же предпочел коллекционный виски, — многозначительно вскидывает он брови, буравя взглядом Маккея, и тяжко вздыхает: — Но паленая водка за полцены тоже сойдет.
Ланкастер, собственно, затеял сегодняшнее мероприятие с одной лишь целью – толкнуть в массы фантастическую идею (Инди так и сказала – «из разряда фантастики» - и очень долго ржала над его задумчивым выражением лица), поэтому сейчас падает на диванчик в углу зала и нарочито торжественно, уже в третий раз за день, начинает вещать:
— Нет, ну я серьезно, каковы мои шансы на выборах? — известие о том, что ректор ищет нового заместителя в верхушку Райзерс на место Гейбла, породило в Касе чертову дюжину тараканов и еще один вагончик идей фикс. — Харизма есть, ума не надо, фантазия бурная, сами знаете. Вам нужен повод для праздника? Да раз плюнуть.
Окей, гугл. Праздники сегодня?
— Сразу два! Отмечаем восемьдесят первую годовщину с начала выпуска Alka Seltzer, — он ухмыляется и пожимает плечами: — Ну или восхваляем издание «Манифеста коммунистической партии», - поправляя на плечах флаг, Кас невинно хлопает ресницами и снова тянется за флягой; в таком переполненном баре ждать заказ слишком мучительно и долго, когда трубы горят. — Пока решаете, выпью за день экскурсовода. Хорошие ребята, уважаю.
Он и сам из их числа, только экскурсии проводит своеобразные – в запой.

23 декабря 2010Этот год – явно не самый удачный в моей жизни. Конечно, мать всегда предупреждала отца, что переговоры с мафией ему на руку не пойдут, но он же, в свою очередь, всегда отмахивался и говорил, что он всего лишь переводчик, и что на него уж точно не совершат нападения. Но у русских были другие планы. Нет, я не отрицаю того, что я тоже русский, но из-за таких вот людей как-то о нас судят совершенно иначе, считают нас не такими, кто мы есть на самом деле. Поэтому то, что у нас у всех уже давно не русский акцент, как мне кажется, спасает нас. Их мафии совершенно не нужно знать, что мы теперь находимся на противоположном конце страны в городе, о котором они даже и не слышали. Всегда есть пути, по которым можно узнать.
А на улице практически Рождество. Моё первое настоящее американское Рождество – с новым именем, с новым паспортом и чистой (ну наконец-то!) совестью. Тренировки по футболу ставили всё чаще, так же, как и новых тренеров. Ума не приложу, почему нам вечно находят тренеров на замену, а не ищут настоящего мастера своего дела, который действительно научит нас уму-разуму. Из-за такого вот напыщенного и самодовольного мудака, которому лишь бы заработать лёгких деньжат, я расшиб себе бровь. Кровь уже было хлестала, но я отмахнулся от помощи ребят, сказав, что доберусь до медкабинета сам, о чём пожалел сразу же, как только зашёл в корпус. Я чуть было даже не прошёл мимо и врезался в стеклянную дверь, да так, что грохот, наверное, было слышно на весь корпус, даже если ещё и не в соседних. Глаз, над которым я расшиб бровь, уже опух. Может, я зря отказался от вызова скорой?
У медсестрички, кажется, до меня не было никакого дела – её вопросы и фразы, произнесённые монотоннее некуда, выводили из себя, как пить дать. На лекарства аллергии не было, и хорошо, да и больше её ничего не было от меня нужно.
– Ай! – да, я вскрикнул как девчонка, когда она сделала мне укол обезболивающего. – Девушка, поосторожнее Вы с этими иголками, чуть в глаз мне не попали! – или это был просто распухший нерв? Так или иначе, то, что мне придётся под дюжину швов накладывать, а всё из-за какого-то придурка, меня не радовало.

23 декабря 2011

А я и вправду полюбил Брайтон. Все эти душные аудитории, прохладные коридоры, шумные вечеринки уже ставших мне родными и близкими Фолленс и вечные перепалки с этими занудами из Райзерс, которые (люди, а не перепалки...) такие же, как и мы... Как-то всё это стало настолько родным и привычным, что я даже рад, что попал под руководством ФБР именно сюда, в этот маленький, Богом забытый городок. А сколько здесь шикарных людей, не пересчитать! Кстати, сегодня, если можно так сказать, «годовщина» с одним очень даже великолепным человечком.
Мудак был тот тренер или нет, мне уже абсолютно наплевать, но вот медсестричка стала доктором и моей близкой подругой. Конечно, фактов того, что я русский и нахожусь под чутким руководство программы ФБР, она не знает, но от этого она менее близкой не становится. Купив по дороге к ней приличного вискаря (такой она точно любит, уж можете мне поверить), я направился сразу к ней в кабинет.
– Джул, ну почему когда я рядом с твоим кабинетом, ты обязательно думаешь, что со мной что-то случилось? – единственное, что со мной может случиться, это какая-нибудь потасовка в общаге Фолленс, хотя у нас, в отличие от Райзесов, унитазы после потасовок не пропадают. – Я всего лишь заскочил к тебе отдать вот это вот, – и достаю из сумки литровый бутыль White Horse. – Выпьем?

Мне доставляет какое-то неописуемое садистское удовольствие каждое гневное слово девушки, озвученное в мой адрес, каждый ее "убийственный" взгляд, который скорее вызывает улыбку и нотки восхищения, чем злость или обиду, каждый частый глоток воздуха, заставляющий покачиваться ее грудь и привлекая тем самым больше внимание, чем стоило бы. Даяна выглядит на много сексуальнее когда злится, а не скромно улыбается и словно призрак перемещается по коридорам университета, боясь привлечь к себе лишнее внимание. О таких как она говорят "девушка со внутренним стержнем" и именно такие чаще всего привлекают внимание настоящих мужчин, заинтересованных не только в первоклассном трахе, но и элементарной возможности поговорить о чем-то более глобальном чем распродажа в бутике или новая коллекция Burberry.
Я намеренно пропускаю ее воодушевленную триаду об отличном зрении, стопроцентно убежденный в том, что причина ее необоснованной ненависти ко мне кроется в бурной фантазии девушки, нежелании разбираться в чьей-то личной жизни и чрезмерной доверчивости слухам, нежели в моей блядской натуре, которая, тем не менее, не позволяет водить к себе в дом кого попало. Как бы мне не хотелось вступить в дискуссию на этот счет но а) я не привык перед кем-либо отчитываться или оправдываться и с Ван де Камп начинать не собираюсь и б) ее же просто не переспоришь, такая упрямая, словно маленький капризный ребенок.
- Заинтересовал? Только сейчас? – обиженно складываю губки бантиком и поднимаю брови вверх. – Кого ты так активно пытаешься в этом убедить, меня или себя? – сменяю выражение лица на вопросительное и небезразличное. – Если бы тебе не было интересно, что за парень живет по соседству ты бы не прислушивалась к чужим сплетням, не обращала внимание на приходящих и уходящих девушек, да и не присваивала бы мне столь заезженные ярлыки. Просто признайся, что как минимум здоровый интерес двигал тобой каждый раз, когда на слуху было имя Лиам Палмер. Мне будет достаточно уже и этого, - забавно как она отрицает любую увлеченность моей персоной, но тем не менее слишком много видела, слышала и главное запомнила о таком ужасном и недостойном внимание парне как я. – Но раз у нас момент откровения, то да, у меня действительно есть сестра-близнец, она та еще стерва, ужасная шмоточница и, кажется, ест на завтрак таких добрых и наивных девочек как ты. Я могу прислать тебе ее фото по электронной почте, чтобы ты опасалась эту чокнутую блонду иначе рискуешь испортить себе как минимум настроение, но более вероятно безупречную репутацию хорошей девочки. – На до же, каким заботливым я могу быть. Хотя более вероятно, что я просто ненавижу свою сестру и не упущу шанса рассказать всем, какой же монстр на самом деле скрывается за ее широкой улыбкой.
Неожиданно для самого себя девушка предлагает мне мир. Забавно, словно мы в детском саду и для большей верности не хватает еще переплести мизинцы и произнести особую клятву после которой мы якобы больше никогда не будем ссориться. Если бы во взрослой жизни все было так же просто…
- Ладно, - протягиваю руку в ответ. – Но не отрицай того, что я тебе как минимум интересен, - очередная самодовольная улыбка, которая обычно может сразить наповал любую девчонку. Любую, но не своенравную Даяну Ван де Камп. – Только нашли общий язык, а ты уже выставляешь меня за дверь. И это ты называешь мировой и хорошим воспитанием? – наигранно возмущаюсь, но тем не менее встаю с кровати девушки, мысленно распрощавшись с удобным мягким матрасом, и направляюсь в сторону двери. Оказавшись уже в коридоре Дюймовочка вновь отыскала внутреннюю стервочку, бросила напоследок пафосную фразу и хлопнула дверью, наверняка ликуя и чувствуя собственную победу. Я бы мог вновь постучать, крикнуть что-то не совсем приличное на весь коридор общежития, заставляя собеседницу краснеть и злиться даже будучи по ту сторону двери, но вместо этого не могу сдержаться и начинаю смеяться, медленно направляясь к собственной комнате. Все-таки забавная эта Даяна.

Вы не можете выиграть, если вы не играли как единое целое.

   Кажется, я никогда еще так не нервничал. Эта победа была необходима нам всем. Наша команда слишком долго и упорно шла к этому. Мы стольким пожертвовали, по много часов не вылезая из бассейна и спорт зала, тренируясь до изнеможения. И вот, все подошло к логическому завершению. Наше упорство и воля позволили доказать всем, чего стоят Брайтонские Гарпии. Мы победили!
   Последние несколько недель, я, как и многие другие участники команды, был, как на иголках. Это были первые крупные соревнования, в которых мне предстояло участвовать, и я должен был показать все, на что способен, что бы не подвести команду. Это был мой шанс закрепиться здесь, и наконец-то стать своим, показать, что я не просто так прихожу на тренировки, и не занимаю чужое место.
   Теперь, когда все было позади, а впереди нас ждал триумф победы, можно было расслабиться и поучаствовать во всеобщем ликовании. На моем лице расплылось некое подобие улыбки, я все еще до конца не мог осознать, что все действительно закончилось. Кто-то протянул мне сухое полотенце, и накинув его на плечи я направился в раздевалку, что бы разделить успех вместе с теми, кто так же , как и я, упорно шел к этой минуте, на протяжении последних месяцев. По дороге мне встретились несколько пловцов из других команд. Косые взгляды, перешёптывания, не будь я таким уставшим и опьяненным нашим успехом, то несомненно обратил бы на это внимание. Оставалось всего несколько шагов до двери, из-за которой доносились восторженные крики, когда меня остановил один из судей. Я почти не слышал того, что он говорил, в моем сознании четко отпечаталось лишь одно слово - Допинг- недоумевая, я последовал за ним. Мы вошли в небольшой кабинет, запах лекарств отчетливо ударил в нос. Меня усадили на кушетку, и строго вида женщина-врач, после недолгих манипуляций с шприцем , взяла анализ крови.
   Быстрым шагом покинув кабинет, направился в сторону раздевалки. Мне навстречу шел парень, я вспомнил его лицо потому, что он стартовал с соседней дорожки. Проходя мимо он, как бы случайно, столкнулся со мной. В его взгляде читалась холодная насмешка.
- Извини- единственное, что я смог выдавить из себя, и ретировался, пока он не сказал чего нибудь такого, за что я непременно захочу съездить ему по роже.
   До раздевалки я так и не дошел, остановившись в паре метров от нее, прижался к стене, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Мне внезапно стало, по настоящему, страшно. Из-за усиленных нагрузок и волнения перед соревнованиями, я стал плохо спать по ночам, меня снова обуревали кошмары. Что бы хоть как-то по умерить свою буйную фантазию, я принимал таблетки, которые мне выписал врач. -А что если все узнают?! Что если дело в них?! - я схватился руками за голову. Слишком многое стояло на кону. Если в моей крови найдут следы препаратов, то все узнают это, а если эти препараты являются запрещенными для участников соревнований, тогда пострадаю не только я, но и вся команда. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов я, таким образом, взял себя в руки, и постарался придать лицу невозмутимое выражение. -Все еще может обойтись, может быть простая проверка, на соревнованиях же такое бывает.- мне было необходимо войти внутрь, что бы убедиться, что вся эта проверка, всего лишь подстраховка судей.
   Ноги будто бы ватные, я с трудом видел куда иду, и толкнув дверь, чуть ли не ввалился в раздевалку, где собралась почти вся команда. На их лицах не было ни капли презрения или злости, наоборот, все они были радостными и счастливыми. Натянув на лицо довольную улыбку, я пробрался к ближайшей лавочке и опустился на нее, закутавшись в полотенце, которое все это время было накинуто на мои плечи.
   Краем уха я услышал, как Роза возмущенно сказала, что-то о том, что подозрения с допингом полная чушь. Значит не меня одного проверяли. И тут, словно гора с плеч свалилась. Если проверяли всех, значит судьи не уверены, они точно не знают кто принимал запрещенные препараты, да и принимал ли вовсе. Мне не хотелось плохо думать, хоть о ком-то из команды. Вообще, подобные новости несомненно подрывают атмосферу в коллективе. Ведь каждый, наверняка, задумывается и прикидывает в голове, кто может быть тем, кто поставил на карту усилия и старания всей команды.

Вы не можете выиграть, если вы не играли как единое целое.

   Кажется, я никогда еще так не нервничал. Эта победа была необходима нам всем. Наша команда слишком долго и упорно шла к этому. Мы стольким пожертвовали, по много часов не вылезая из бассейна и спорт зала, тренируясь до изнеможения. И вот, все подошло к логическому завершению. Наше упорство и воля позволили доказать всем, чего стоят Брайтонские Гарпии. Мы победили!
   Последние несколько недель, я, как и многие другие участники команды, был, как на иголках. Это были первые крупные соревнования, в которых мне предстояло участвовать, и я должен был показать все, на что способен, что бы не подвести команду. Это был мой шанс закрепиться здесь, и наконец-то стать своим, показать, что я не просто так прихожу на тренировки, и не занимаю чужое место.
   Теперь, когда все было позади, а впереди нас ждал триумф победы, можно было расслабиться и поучаствовать во всеобщем ликовании. На моем лице расплылось некое подобие улыбки, я все еще до конца не мог осознать, что все действительно закончилось. Кто-то протянул мне сухое полотенце, и накинув его на плечи я направился в раздевалку, что бы разделить успех вместе с теми, кто так же , как и я, упорно шел к этой минуте, на протяжении последних месяцев. По дороге мне встретились несколько пловцов из других команд. Косые взгляды, перешёптывания, не будь я таким уставшим и опьяненным нашим успехом, то несомненно обратил бы на это внимание. Оставалось всего несколько шагов до двери, из-за которой доносились восторженные крики, когда меня остановил один из судей. Я почти не слышал того, что он говорил, в моем сознании четко отпечаталось лишь одно слово - Допинг- недоумевая, я последовал за ним. Мы вошли в небольшой кабинет, запах лекарств отчетливо ударил в нос. Меня усадили на кушетку, и строго вида женщина-врач, после недолгих манипуляций с шприцем , взяла анализ крови.
   Быстрым шагом покинув кабинет, направился в сторону раздевалки. Мне навстречу шел парень, я вспомнил его лицо потому, что он стартовал с соседней дорожки. Проходя мимо он, как бы случайно, столкнулся со мной. В его взгляде читалась холодная насмешка.
- Извини- единственное, что я смог выдавить из себя, и ретировался, пока он не сказал чего нибудь такого, за что я непременно захочу съездить ему по роже.
   До раздевалки я так и не дошел, остановившись в паре метров от нее, прижался к стене, пытаясь унять бешенно бьющееся сердце. Мне внезапно стало, по настоящему, страшно. Из-за усиленных нагрузок и волнения перед соревнованиями, я стал плохо спать по ночам, меня снова обуревали кошмары. Что бы хоть как-то по умерить свою буйную фантазию, я принимал таблетки, которые мне выписал врач. -А что если все узнают?! Что если дело в них?! - я схватился руками за голову. Слишком многое стояло на кону. Если в моей крови найдут следы препаратов, то все узнают это, а если эти препараты являются запрещенными для участников соревнований, тогда пострадаю не только я, но и вся команда. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов я, таким образом, взял себя в руки, и постарался придать лицу невозмутимое выражение. -Все еще может обойтись, может быть простая проверка, на соревнованиях же такое бывает.- мне было необходимо войти внутрь, что бы убедиться, что вся эта проверка, всего лишь подстраховка судей.
   Ноги будто бы ватные, я с трудом видел куда иду, и толкнув дверь, чуть ли не ввалился в раздевалку, где собралась почти вся команда. На их лицах не было ни капли презрения или злости, наоборот, все они были радостными и счастливыми. Натянув на лицо довольную улыбку, я пробрался к ближайшей лавочке и опустился на нее, закутавшись в полотенце, которое все это время было накинуто на мои плечи.
   Краем уха я услышал, как Роза возмущенно сказала, что-то о том, что подозрения с допингом полная чушь. Значит не меня одного проверяли. И тут, словно гора с плеч свалилась. Если проверяли всех, значит судьи не уверены, они точно не знают кто принимал запрещенные препараты, да и принимал ли вовсе. Мне не хотелось плохо думать, хоть о ком-то из команды. Вообще, подобные новости несомненно подрывают атмосферу в коллективе. Ведь каждый, наверняка, задумывается и прикидывает в голове, кто может быть тем, кто поставил на карту усилия и старания всей команды.

- Что смотришь? Поехали. Гони с такой скоростью, чтобы у меня было чувство, что я сел в первую кабинку американских горок, - не успевая удобно примостить свою задницу на переднем сидении и громко хлопнуть дверью желтой машины с шашечками, а уже ору как оглашенный на очень во время возникшего за полночь на Мэддисон таксиста.
Высовываюсь из окна и, дрожащими руками уронив сигарету, впервые оглядываюсь назад, чтобы в последний раз оценить испуганным взглядом светящийся всеми окнами и до сих пор сотрясающийся от громкой веселой музыки дом пять минут как мертвого Уоккера-младшего (его родители в первые за последний год убрались в Нью-Йорк и еще не знают о гибели сына, и я точно не тот кто преподнесет им эту новость). Дорога к его дому (которую отлично помнила вся, опять же покойная расстрелянная обдолбавшимся парнем, элита нашей школы в Хьюстоне) утопала в крови тех, с кем я когда-то учился, играл в монополию нарисованную на куске ватмана, списывал контрольную, танцевал и целовался на выпускном балу.
Опустив стекло, проглотив в горле ком и вжимаясь в кресло, я твердо знал, сюда я больше никогда не вернусь. Я не прошу таксиста остановиться, даже когда замечаю, как следом за мной на улицу выбегает, живая как и я после перестрелки, девушка на высоких каблуках с завитыми волосами, которые еще недавно перебирали мои пальцы и откидывали их с лица, чтобы в следующий миг прижаться к ее губам губами, встретиться языками, целовать ее губы, шею, шептать на ухо как сильно я ее люблю, называть моей девочкой. Она выкидывает руку. Мы уносимся прочь.
Мне очень страшно, когда я слышу вой мигалок и вижу мчащиеся на встречу полицейские жестянки, комбайны скорой помощи. Когда на дисплее моего мобильника появляется "отец Медеи Лайтман", которому обещал доставить ее к одиннадцати домой, мне кажется я тихо плачу от бессилия. Минут через пятнадцать, наблюдая из окон как мелькают чувственные силуэты пальм и звучит довольно циничная композиция U2, я засыпаю.
Я пару раз сбрасывал ее номер, сидя на столешнице, покачивая ногами и подцепив кожуру уже на пятом грейпфруте, кожура находила место в квадратной тарелке, а дольки в помойке, в моем доме остались всего лишь два грейпфрута и несколько ее шмоток и вещей. Ноутбук, платья, пара браслетов, косметики, заколок в волосы и кокаин. Поэтому не удивляюсь, когда прислуга сообщает мне о ее визите. Она приходит с огромной сумкой и неаккуратно закидывает туда вещи, лифчики, трусики, громко хлопает дверями шкафов, присев (наблюдаю за ее вывалившейся из джинсов задницей) выдвижного ящика стола, бежит в ванную, роняет мой гель для душа, специально сшибает на пол лак для волос, роняет зубную щетку с электрическим беспроводным дисплеем. Зачем-то пытается поймать. Эй. Э-э-э-эй!
- Ты можешь убиваться горем потише и поосторожнее? Вандалка, - вместо, как минимум тридцати вариантов развития разговора, которым посвятил несколько бессонных ночей, прибегаю к пьяному экспромту, надменной улыбке конченного перебравшего негодяя и расслабленной позе, облокатившись о дверной косяк.
Когда она заканчивает со сборкой вещей в душевой, и, выходя, оказывается рядом со мной, лицом к лицу (парой шагов я преграждаю ей путь, заглядывая в сердитые темные глаза), я трясу пакетиком с коксом перед ее лицом и сладким голосом чуть ли не напеваю:
- Я знаю зачем ты пришла, - а потом, предугадывая, что она схватит пакетик, резко убираю его за спину. Но она даже не думает к нему тянуться. Ощущая толчок в грудь и покачнувшись, с недовольной гримассой слежу за тем, как она уходит, не хило впечатавшись спиной в косяк двери. Она не взяла качественный кокс от прошлого диллера, который, жаль, что недавно погиб, как и многие наши одноклассники. Такой кокаин один на миллион.
Я закатываю глаза, пожимаю плечами и высыпаю порошок настеклянный стол.
Не знаю как я смог выбраться из той грязи. Я прогуливался в белых кроссовках по чистым улицам, и лишь внутри оставалась какая-то гниль. Но солнечный Лос Анджелес после дождливого Хьюстона заставил меня взглянуть на мир под другим углом и действовал на меня терапевтически. Интрига с женой генерального директора - когда мы целовались в зале, а сверху на балконе, оперевшись о балюстраду стоял ее муж и оглядывал гостей, в упор не замечая, как мои руки оказались на заднице его жены - словно героин шприцом, иглой вкачивала в меня новую жизнь, от которой сносило крышу. Кокаин так и остался на столе в Хьюстоне, мои руки дрожали, когда я выехал в Калифорнию на машине Микаэлы, оставив на кокоиновой дорожке записку "не скучай". Господи, меня даже не грызла совесть, что моя распиздяйка сестра, пару раз сбегавшая из дома и пытавшаяся бросить школу, сделала с теми дорожками.
Нет, я не пересмотрел свою жизнь, не стал праведником, не пожертвовал сумму переведенную мне отцом на шмотки - бездомным собачкам, я все тот же, я продолжаю играть в баскетбол, я унижаю слабых, издеваюсь над Риа, заставляя ее работать на себя. Я живу одним днем. И подглядывание в замочную скважину будь то будущего или прошлого вызывает приступы боли, беспокойства. Внутри все ноет, переворачивается. Именно поэтому наша первая встреча с Медеей закончилась тем, что я так и не признался, что помню ее, помню школу, помню наши совместные вечеринки, первую ночь, ее друзей, наших общих друзей, любимый парк, что она любила брать в столовке. Помню тот вечер.
Но все-таки что-то изменилось.
Она идет в университет, прижав к груди какие-то книжки, умело виляя подтянутой аккуратной задницей, я равняюсь с ней на машине и опускаю стекло, убираю темные очки авиаторы с глаз:
- Если все еще актуально... Я вспомнил Фрэнка, - при нашей последней с ней встречи она что-то о нем говорила. Не знаю, что произошло за эту неделю, синоптики не обещали потепления: излечилась болезнь альцгеймера или светлые воспоминания сумели вытеснить снобизм, которым так гордился? - Он разбил детскую свинью-копилку и купил порше. - я улыбаюсь, опровергая слухи, что с прошлым Краузе прощаются так же легко как с листками отрывного календаря "Conaco Phillips". Но ей ли это не знать?
- Хочешь подвезу? Прости меня. Конечно я не мог забыть прошлое, - качаю головой и выдыхаю много воздуха, которого хватило бы, чтобы объясниться, о многом рассказать или расспросить, но вместо этого нами опять произносятся кучи бессмысленных шуток, упреков, ненужных метафор, - хотя бы потому что если днем я могу от него убежать на быстрых машинах и яхтах, то ночью оно застает меня в расплох.
Машина стоит у светофора, во всю флуоресцирующего зеленым, мигает фарами. Нам совершенно плевать на образовавшуюся по нашей вине пробку. Сегодня мы плохие, и нарушаем правила.
Когда пальцы Медеи забираются в мои волосы, я неохотно отрываюсь от ее влажных, чуть дрожащих губ, приятно пахнущей ее телом шеи, мягких волос, зачем-то заглядываю в глаза и из каких-то своих соображений шепетом признаюсь что много воды утекло, у меня есть девушка (напрочь забывая о том, что над ней Лайтман посмеивалась еще неделю назад), а она говорит бесстрастное "ага". Мы несколько секунд молчим, обдумываем сказанное, глядя друг на друга, после чего одновременно начинаем смеяться, и вновь как звери движимые лишь инстиктами набрасываемся друг на друга в жадном поцелуе, оставляя позади много нерешенных вопросов, поддавшись соблазну, похоти. Мои руки забираются под ее кофту, исследуют тело, ее большую грудь, через материал покалывающего ладони лифчика, под пристальным взглядом икон святых, с невеселыми, недвижимыми лицами, которые оберегали меня от опасностей на дороге. Но сегодня не уберегли.
Сбивчивое дыхание, приглушенный смех, тихие стоны, вздохи то и дело срывающиеся с губ, практически бесшумная возня. Эта страсть, азарт, мысль о том, что мы нарушаем правила, изменяя своим половинкам или своим принципам помогает мне без проблем рассправиться с застежкой лифчика. Мы преступники, и смакуем каждой секундой сомнительной свободы, каждым преступным прикосновением.
Я впервые за последние месяцы изнемогаю от желания, хочу овладеть ей как можно быстрее, чувствую головокружение, аккуратно провожу  рукой по ее нежному плечу, спуская с него довольно свободную кофточку. Касаюсь влажными губами ее плеча, поднимаясь выше, оставляю дорожки на шее, нахожу совсем небольшую, еле заметную родинку и снова начинаю смеяться.
- Медея. Как же я скучал.
Она тянется к музыке, но я не отпускаю ее от себя и мы снова оказываемся в объятиях, неаккуратным движением локтя, она смахивает одного из святых под ноги. Я хочу возмутиться, но она затыкает меня поцелуем, я помогаю ей освободиться от кофты, стаскивая через голову.
Звонит телефон, я мысленно считаю до пяти, ох уж этот handsfree, четыре-пять, и включается громкая связь:
- Уоррен?
- Маааам.
- Нам надо поговорить.
- Надеюсь, что отца наконец посадили в тюрьму, - я издаю стон, вспоминая как год назад нашей семье заморозили счета, а нам с Микаэлой приходилось скрываться в Финиксе, тяжелые времена, - Иначе я не прощу тебе этот звонок.
- Это правда, что некий Пит Рочестер - твой бойфренд?!
- Ма-а-ам, я тебя умоляю, - я делаю сконфуженное лицо, глядя на Медею и начинаю смеяться, кажется, ей тоже смешно, - Кто может терпеть Пита? Сама подумай. Если кто-то и пишет о нем в интернете что-то хорошее - я бы насторожился, возможно это и есть сам Пит.
- Роман с взрослой женщиной? С учительницей?
- Нууу, подстилку декана едва ли можно назвать учительницей, в том смысле, какой ты в это слово вкладываешь...
- И никакого ребенка у тебя тоже нет? - облегченно вздохнула мать.
- Ну, в каком-то из смыслов его действительно у меня нет... - недовольно отвечаю я, и скидываю звонок, не давая матери как-либо отреагировать. Но прежде бросаю ей:
- Я с Медеей.
Последнее, что я слышу:
- Что? Постой!!! - похоже, эта новость испугала ее больше, чем все предыдущие.
Я озадаченно смотрю на Медею, готовый рассмеяться и кинуть что-нибудь язвительное в сторону своей матери, но ее безразличие к тому, что только что сказала мне мама, немного пугает меня.
И я понимаю, мы совершенно не знаем друг друга.
Я тянусь за иконой и ставлю ее на место. Тяжело вздохнув, усмехнувшись, шепчу ей на ухо:
- Ну... А чем ты занималась все это время? Зачем ты приехала?