на глассе очень ждут:

— x-men —

jean grey-summers/marvel girl/phoenix/dark phoenix
мутант омега-уровня (телепатия и телекинез), героиня нации, член тихого совета кракоа, выпускница (а потом преподаватель) академии для одаренных подростков чарльза ксавье, бывший представитель мутантов в оон, хост феникса, уклонист от семейной жизни 160 лвла

so are you gonna die today or make it out alive?
you gotta conquer the monster in your head and then you'll fly

FLY, PHOENIX, FLY

---

дополнительно:
если вы когда-либо хотели поиграть по иксменам (джин грей в частности), то сейчас просто лучшее время, а гласс — лучшее место. мы сильные, матерые, заряжены на игру, и хотим поднять мутантофандом (читайте целую нацию). а еще секту свидетелей джонатана хикмана основали, да.
думаю, никто не обидится, если я оставлю за собой право надеяться, что вы читали комиксы — в том числе и недавние hox/pox — потому что если ваше представление о мутантах ограничивается исключительно фильмами с софи тернер и фамке янссен (фамке мы тут очень любим, кстати), то скорее всего нам будет тяжело прийти к общему знаменателю, потому что для нас — для меня в первую очередь — важно, чтобы вы понимали какая дичь — спасибо фениксу за это — происходила с персонажем раньше, и что с ним происходит сейчас. об отношения джин и скотта можно порезаться — стеклянные во всех смыслах — и дело тут, разумеется, не только в том, что из-за нее он дважды овдовел.
в общем, приходите — будем любить, комфортить всячески, ну и играть, конечно же. ждем!

микаса в поиске:

— shingeki no kyojin —

levi ackerman [леви аккерман]
командир отряда специального назначения, разведчик, аккерман

Минуя растопыренные пальцы пятнадцатиметрового, Микаса одним ударом выносит загривок через рот.
— Вот ведь чокнутая, — одобрительно присвистывает Леви.
Даже обнаруживая себя в уникальном положении сведущих и равносильных, не перестаёт ловить кайф с поразительной эффект(ив)ности её решений, иллюзорно рисковых со стороны: всякий произвольно взятый Аккерман безошибочно точно определяет оптимальную последовательность действий — никаких бессмысленных авантюр, — но зрелищность в масштабах от этого не теряет.
— Эй, показушница!
Окрик перехватывает безучастную к достижениям подчинённую на подлёте, проводит цепью уверенных шагов, выстраивает навытяжку рядом. Разглядев несуществующее пятно, Леви кланяется сапогам.
— Завязывай рисковать понапрасну.
— Понапрасну? — невозмутимость рвётся с треском, копьями щерятся бойницы вмиг мрачнеющих глаз.
Топить взгляд в заледеневших колодцах зрачков нет необходимости: студёная вода стекает за шиворот с ресниц. Леви промокает её усмешкой.
— Эрен в Марлии. В Марлии, капитан, — тихая речь пульсирует экспрессией, акценты перфорируют весомость. — Там, где Райнер. Проклятый бронированный, с которым оба мы, и вы, и я, облажались. Трижды. Трижды позволили ему сбежать и только что на блюдечке с голубой каёмочкой Эре…
— Слышь, Аккерман, — лениво откусывая голову вылупляющейся из тревожного состояния отповеди, Леви скучно интересуется: — С кем разговариваешь, не забыла?
Можно биться об заклад, слышен лязг, с которым Микаса захлопывает полнящийся возмущением рот. Скрежет зубов запирает его следом.
— Трое…
— …Суток в одиночке. Да-да, знаю.
Мысленные диалоги Аккерманов считываются на раз-два — достаточно вынуть язвительное слово из-под взрезающих переносицу морщин, складывающихся куриной гузкой губ, раздувающихся крыльев носа. Нынешний, например, выглядит как-то так: «Не первый раз замужем, капитан» — «И все никак не научишься сосать. Не особенно сообразительна, как я погляжу».
— Теперь четверо. Исполнять.
— Есть… — Ах ты чванливый коротколапый чистоплюй! — Сэр.
Время от времени его так и подмывает достать перепалку из головы да как шмякнуть пузыриться её на солнце — ядовитым парам дурманить сознание. Девка-то боевая, молодая совсем, остро чувствующая (цельносвежёванная душа через глаза вон наружу выглядывает), а эмоции закупоривает — винокурне похвально. Вот и взрывается, успей подпалить фитиль. На букве «Э» уже детонирует.
Раздражённо вытирающая ноги о субординацию (Аккерманам устав не писан), Микаса берет с места в карьер — устройство пространственного маневрирования отдачей швыряет жабо ему в лицо.
— Несносная девица, ну, — на удивление незлобиво хмыкает Леви, методично оправляя нарушенную безупречность. Возле нагрудного кармана рука его замирает, чуть погодя ныряет внутрь. — Несносная же, а, Эрвин? — Нашивка с куртки тринадцатого главнокомандующего разведкорпуса ощущается под пальцами привычно, переплетение хранящих яркость нитей источает покой. — За твои мучения, нужно думать, на голову мне свалилась. До конца жизни расплачиваться теперь.

---

дополнительно:
у меня есть хедканоны, но в заявке их не будет (местный мем, ага). выглядят те хеды как-то так.
вопреки статусу заявки, играть только со мной не призываю (играть со мной призываю обязательно), но на соблюдении обозначенных векторов настаиваю. дальше — по ситуации, обсудим и решим.
по поводу текстовых украшений, очевидно, не загоняюсь: могу копать, могу не копать, перестраиваюсь легко, пруфы прилагаю. ценю форму, смысл и взаимодействие, жажду увидеть пример поста.
вне игры не навязываюсь, в личную жизнь не лезу, увлечённо обсуждаю сюжет, персонажей, детали, однако могу (и скорее всего буду) здорово тормозить с ответами, звиняйте. или не извиняйте, но тогда и не приходите, благодарю за внимание, мозгоимению твердое нет.

пример игры;

Движения медленные, заторможенные; реакции хуже номинально существующих человеческих. Джонни думает, что не успеет, -
и не успевает.

Когти длиной с мужскую ладонь взрезают брюхо что твоим Нуаду, вываливающийся кишечник, цепляясь, повисает на медвежьей лапе. Рывок - и бывшее только что единым целым уже бодро раскачивается по частям где-то в районе колен, щедро оттяпанный кусок с тошнотворным звуком шлепается рядом.
Дальше, он знает, тысячефунтовая махина зайдет с тыла и перебьет позвоночник (сам поступил бы точно так же), и насколько может проворно разворачивается на сто восемьдесят. Кишки описывают полукруг и бьют по ногам. Отмечает (…мать, не хватало еще повиснуть и посыпаться пиньятой), но не отвлекается: из вспоротого живота хлещет кровь, не отключается Син только благодаря адреналину, да и тот перестанет действовать с минуты на минуту.
В рукопашном шанс всего один: на кровоизлияние, а это значит, что потребуются все оставшиеся си… пригвождающий его к земле гриззли победно ревет. Когти входят в плечи, из пасти идет смрад, с клыков капает слюна. Смотря в раззявленный медвежий рот, Джонни думает о том, что личная гигиена все-таки чертовски важна, и еще немного - что сейчас эта зловонная тварь отожрет ему лицо, а оно ему, в общем-то, нравилось. Он чувствует, как смердящее дыхание становится жарче, ближе, видит, как раскрываются шире мощные челюсти, -
и вздрогнув, просыпается.

Часы утверждают, мерзкое пронзительное пиликанье усердствует продолбить мозг на протяжении долгих пятнадцати минут. Обычно Син реагирует на первое. Сегодня - исключительно на грянувший из колонок индастриал-метал.
Тянется выключить будильник, однако неожиданно резко останавливается: острая боль прошивает живот и плечи, по грудной клетке протягивается интенсивная тупая. Делая судорожный вдох сквозь стиснутые зубы, дает себе секунду на привыкание и только сейчас замечает на постельном белье кровь. Такой объем крови, будто тело осушили. Это его? Откуда?
Откинутое одеяло ясности не прибавляет: освежеванными гадюками разметанные по кровати наружности извиваются жирными знаками вопроса. Мозг работает лихорадочно, энергично стрекочет пулеметной очередью: «Кто? Когда? Зачем? Почему не проснулся? Опоили? Накачали? Где? Когда? Как проникли? Еще здесь?». Оценивая общее состояние (сдохнет так сдохнет, на все воля Божья, но без хорошей компании в загробный мир однозначно не отправится), он прислушивается к себе и положению в лофте - не ощущает ни магии, ни запаха, ни чужого присутствия. Ушли.
Самое время запихать кишки обратно и восславить безвестных джоннипроизводителей, что уродился перевертышем (сиротство - совсем уж несерьезный повод унижать себя неучтивостью).

Идея тренироваться с едва прихваченной по краям дырой в брюхе, чуть прикрытой криво-косо сделанной перевязкой, суть (будем честны) откровенно хреновая, однако в радужном свете перспективы повторного нападения она - оп! - и уже играет новыми, совсем не такими абсурдными теперь красками: осознавать предел текущих возможностей весьма, знаете ли, полезно. Сохранению головы на плечах (а внутренностей, что характерно, внутри) способствует магическим просто-таки образом.
Вопреки каждому обнюханному углу (в прямом смысле «каждому», в прямом смысле «обнюханному»), ни одного незнакомого запаха Джонни так и не обнаруживает (про следы взлома и проникновения упоминать даже нелепо) и до сих пор знать не знает, ведать не ведает, кто это такое, что это такое, блядь, было (и чего следует ожидать в дальнейшем).
Блядь. Блядь, блядь, блядь, блядь.
Не «безопасник» Шлезингер, которого обошел в прошлом месяце с поимкой набедокурившего при Дворе диаблериста, в самом же деле, отомстить решил. Напрочь никчемный, само собою, товарищ, но не совсем ведь отбитый. Родственники отступников, может? Йей, веселье. Вычислять одного-единственного занятие, без сомнения, увлекательное.
- «Сина» достаточно, - подхваченным со скамьи полотенцем утирает лицо. - В официальной обстановке лучше «инквизитор», в неофициальной и прозвища хватит, - руку, немного подумав, не подает, вместо того кивает. - Не призыв к фамильярности, только в критической ситуации сэкономит время.
Время, вот именно. Недурно бы за ним последить, раз уж ожидаешь прибытия новой коллеги: семь потов, там, с себя смыть, в цивильное облачиться, на иного приличного похожим стать - вот это вот все. Заранее.
- И часто вы делаете фривольные предложения старшим по званию, стажер? - осознанно искажая смысл ее слов, отвечает уже от двери в душевые, на ходу привычно разматывая кумпур.
На женщину перед собой смотрит спокойно, ровно, не думая даже флиртовать: его интересует реакция, уж точно способная рассказать о «подкидыше» чутка поболее, чем глава инквизиции, ограничившийся исчерпывающим «Развлеки ее как-нибудь».
…И у Джонни, право слово, нет абсолютно никаких причин относиться к начальству как-либо иначе, чем нейтрально-уважительно (таки любовью к пошитым на заказ костюмам отличаются они оба, и Брекенридж банально не успел еще подвести никого под монастырь), но… «Развлеки ее как-нибудь»?! Серьезно? В караоке он ее повести, что ли, должен? Впавшего в анабиоз вампира палочкой дать потыкать? В яму хаоситов визит невежливости организовать? Уточняли бы хоть, господин главный инквизитор, общий вектор и границы допустимого, а то мало ли чьей там дочкой она в итоге окажется.
- Спасибо, с задачей «спинку потереть» я и сам вполне себе справлюсь, - договаривает, уже скрываясь за дверью: - Я ненадолго, десять минут.
Висящее на предплечье полотенце кое-как скрывает расплывающееся на одежде кровавое пятно.

Из душа выходит по пояс гол. Правой рукой прижимает к животу бесповоротно испорченную футболку, в левой несет аптечку. Впервые опускаясь взглядом ниже уровня глаз, отмечает юбочку, причесочку, каблучки, ноготки - удовлетворенно кивает: «Годится».
- Расшивателем пользоваться умеете? - пропитанные водой и кровью, предсказуемо сбившиеся бинты срезает сам. - Нужно залатать и сделать перевязку.
Несмотря на то, что кишечник преимущественно регенерировал еще утром, Джонни попросту не хватает уровня до того, чтобы рана затянулась быстрее. Для ускорения процесса нужна еда, сила (в идеале - охота), но есть до полного восстановления - хотя бы - мышц и сухожилий категорически невозможно.
- Уловка 22, - хмыкает он, настраиваясь на очередную пытку, еще и усиливаемую, вероятно, неумелым обращением, но не в медблок же, ей-богу, идти. Перевертышу не пристало, да и понять, из чего сделана его сегодняшняя подопечная, и куда с ней такой потом соваться, тоже было бы неплохо.
«И чья же ты вся такая важная, что аж личного массовика-затейника к выпуску подогнали», - задумчиво потянувшись определить уровень, Джонни сталкивается с нечитабельностью. Более того: расу определить не может. Силу чувствует, сила никуда не девается, но все остальное - как белилами плеснули.
Неужели из-за ранения? Или от голода?
Есть… нет, не есть - жрать. Жрать меж тем хочется невыносимо - регенерация отнимает максимум возможного, так что даже субтильная новая знакомая начинает пахнуть исключительно аппетитно.

голод в поиске:

— christian mythology —

 
pestilence, war, death
мор, война, смерть
водители автобуса под названием конец света

— да, я абсолютно невменяемый психопат-убийца, о да, я такой, я люблю убивать людей, да, дорогая, да, мой маленький сладенький пирожок, я такой..

влажный воздух оседает в легких раскаленным гнильём, муссонные ливни облизывают мокрый затылок.
приехать сюда возможно было ошибкой (не первой и не последней), но война есть война: её след проходит через историю ярче, голос громче, признание сильнее, противостоять желанию погреться у атомного костра не хватает пресыщенности. голод заметил стонущую пустоту, когда развлекался в плаза: сука выгибалась на золотом унитазе в центре номера, лязгала зубами и тянула, тянула.. отодвинуть её казалось делом чести, но у них так давно не было семейных пикников - со второй мировой.

тощие вьетнамки крутятся на шестах, изнуренные нуждой и сифилисом, предлагают солдатам "бах-бах", любви полные штаны. грязь липнет к ботинкам, голод рассматривает сайгон, как стеклянный шарик. где-то здесь скрывается от депрессии (или своей женщины) мор: малярия сама себя не сочинит, на москита не подсадит, всё приходится делать самому. голод роняет слюни на рисовые поля, провожает взглядом осветительные снаряды; по крайней мере, война знает толк в фейерверках.

голод собирает в подол валюту местных: локоны волос, трусики, фотографии, монеты и пули - человеческие обереги на так называемое счастье. замечает сутулую смерть издалека, под местный грохот складывает жесты: моя любить тебя долго-долго, тот раскрывает ладони, в них - зажигалки зиппо, зубы и жевательные резинки.

над песчаными пляжами, зацелованными южно-китайским морем, пролетают вертушки с мертвецами в прорезиненных мешках; из сайгона они летят в калифорнию в алюминиевых ящиках.

---

дополнительно:
чёрт знает, что из этого взлетит, а что выгорит:
а) всадники ап - ебанутая семейка без взрослых;
б) номинально служат боженьке, но по большей части сами отплясывают;
в) принимают как женский облик, так и мужской; опционально кастую личика lйa seydoux, vex ashley и персонально на смертушку alexander skarsgеrd,

потому что я могу

из хедканонов: шипперю голод со смертью, а мор с зож-активисткой.
! заявка выкуплена; рассмотрю резюме с примером письма.
с удовольствием пошлю устоявшуюся картинку нахер и пересоберу совместно, приходите играть со мной в песочнице и не забудьте динозавриков!

пример игры;

это словно ярмарка, распродажа тел по ямам
однажды и тебе станет понятно

потому что трупы не разговаривают. потому что время не обращается вспять. не отбирает своих в закромах. в морг черкасова, конечно, не пустили ни как лучшего друга, ни как оборванца с окраин. можно было бы отшутиться, как делал димка - легко, припеваючи, двери покорялись ему, как разгоряченные девки на вписках, но димка лежал через дверь в морозилке, а он, черкасов, мог только дать в жбан. лешка хохотал, как припадочный: "ну ты пиздец", никак не мог взять себя в руки, держался за живот, качал головой и ржал. показывал фотографии с похорон: никогда ещё школьный приятель не выглядел таким прилизанным и чужим, без безумного блеска в глазах, без торопливых взмахов руками, без заковыристого языка - брошенный шмат мяса на разделочный стол, с такого димки можно писать иконы, а потом обоссать, потому что нахуй пошёл, мученик ебаный. после трёх ночей в ментовке болит отбитый бок и правый глаз отказывается открываться, в немеющий пересохший рот помещается только размокшая прима. ветер на кладбище всегда паскудный, трупы по-прежнему не разговаривают. матвей снял продырявленную ножом косуху, повесил на могильную плиту на генеральский манер, а потом поехал разбивать лбы по центральным районам. в забитой маршрутке никто не сел рядом.

это для приличной красивой сашеньки мир раскалился и вышел по обе стороны. для неё, пахнущей типографской краской и домашней выпечкой, москва делится на поле боя и тех, кто в домике. это для милой лощеной отличницы закроется дверь в мир мальчишек и никто не позовёт пиздиться за кусок колбасы за гаражи. даже пожалеть дурочку не получается. у всех какие-то придуманные жизни. матвей думает о них, как о чем-то абстрактном, уточнять не хватает смелости, злится ещё больше, изводит себя как оно могло быть, чем оно должно быть в его черкасовском представлении: димка, живее всех живых, падла, разит в зале суда словом, а за плечом саша в смешном вельветовом свитере поджимает пальцы. а поцелуй тот из злого пьяного марева останется трахать матвеевскую совесть: нет свидетелей, некому предъявлять, а значит хватит, занято. цедит разумеется другое:
- дура. - сука, шалава, шваль, падаль. - что ты блять вцепилась в меня?
кровят сукровицей сбитые костяшки. не болят, не ноют - и не гнутся, паскуды. этими самыми пальцами матвей тоскает мешки в продуктовом, поднимает рояль на последний этаж. и какое-то побитое сожаление собирается под веками - кто-то должен играть на расстроенной гитаре так, чтобы выламывало, вымывало - синьку, подвал, фен, и какое-то подобие рассвета, прозябающего за рубль на вокзале, отзовётся узнаванием.
- рот закрой и пиздуй домой, поняла? - позвонки под ладонью - кошачья шея, свернуть и пойти по статье - раз плюнуть.
смерти нет.

орофер в поиске:

— tolkien’s legendarium —

elrond [элронд]
знаменосец гиль-галада, золотой рыцарь, владыка ривенделла, хранитель кольца, член белого совета, иногда просто член без благородных приставок; эльф

– the empty house is not a home –
В смерти есть очень много преимуществ. Я мертв почти треть эпохи, а значит не увижу, как в руках нолдо была возможность раз и навсегда изгнать зло из Средиземья, но он не смог уговорить одного слабого человеческого потомка бросить кольцо в огонь Ородруина. И теперь мой народ, как никто другой, расплачивается за твои поступки кровавой данью, пока остальные эльфы прячутся за своими свитками и магическими артефактами.

В этом навсегда пролегла разница между синдар и нолдор. Вы считаете себя самыми мудрыми, но стоит сделать неверный шаг – и вам уже трудно различать добро и зло. Синдар держатся за знакомое. Они менее мудры, но упрямы. Готовы стоять за свой лес, даже если в нем останется три сосны. Каков прок от владыки, смотрящего в Валинор при свете мельчайшей угрозы? Каков прок от целителя, бегущего от любой моргульской стрелы? Скажи мне, Элронд.

Такая настигла и меня. Последнее, что помнишь в подобные мгновения – летящую прямо в зрачок сталь. Секунды перед смертью растягиваются неимоверно, пока бремя тоски и сожаления не перестает тяготить твое сердце. Но я все еще здесь, а значит некоторые вещи по-прежнему доставляют мне неудобства.

Например, запал, пик темной силы, которая притаилась в ночи, но готова в ответственный момент прыгнуть ядовитой змеей и пустить яд в кровь оступившегося. На кого смотреть сомневающимся, когда зло вновь обретет былую мощь? Кто будет воодушевлять армию эльфов и встанет плечом к плечу с моим сыном, если все твои воины до последнего уйдут за море?

Ты стоишь здесь, не растерявший горделивой осанки и все еще златоносный, но блеск от твоего запылившегося доспеха теперь холодный, словно остывший пепел. Своею рукой, что когда-то держала знамя надежды, ты хладнокровно пророчишь верную смерть всем, кому дороги эти земли. Ею же, ты обесцениваешь память тех, кто сражался и пал за свободу и мир в Средиземье. Включая меня, что не успел попрощаться с сыном.

Моему Трандуилу, еще слишком юному и дерзкому, кажется, что, сгибая навстречу тебе спину, он пытается сломать стальной штырь, впаянный в нее. Он не хуже меня чувствует, что свет золотой звезды, некогда разгонявшей морготову нечисть, погас вместе с тобой.

Или я ошибаюсь?

---

дополнительно:
Трубите в гостевую, я откликнусь. Посты пишутся мной куда охотнее, чем заявки. А сюжет стоит обсуждать согласно ветке, которая придется по душе будущему игроку. Элронд многогранен. И бывает грозен, как война, а порой ведет себя хуже капризной фиалки.

пример игры;

Орофер хорошо чувствовал развилки судьбы. Достаточно понаблюдать, как ведут себя русла рек и ручьев, чтобы это представить: некоторые протекают тихо и спокойно, встречаются извилистые и опасные, порой им предстоит стать частью чего-то большего, а иногда воду в них не щадит солнце, и ей суждено сгинуть над сенью гор и деревьев раньше, чем успеет напоить почву или нуждающиеся уста.

Река Орофера медленно пересыхала. Главному ее источнику больше не утолить его жажды. Эллериан. Орофер тосковал даже по имени. Горько, обидчиво. И пускай в тени леса не заметить змеиного тела, с надеждой поднимающего голову на редкий свет из далеких земель. И стена из крепких колонн, выросшая и заслоняющая от лишних глаз его рану, почти заставила забыть, как время от времени в ней неспокойно оживала кровь – даже им не спрятать ее здесь навечно. Лесному народу не нужен правитель с черными от боли глазами. Рано или поздно, чьей-нибудь острый взгляд пробьется за барьеры, взгроможденные за стальной оболочкой. Эльфы весьма наблюдательны, а потому у короля не должно быть слабостей.

Его место здесь. В горе и в радости. Когда-нибудь, Трандуил поймет.

Природные потоки рождались и умирали с течением времени, но у этого не отследить ни откуда берется начало, ни куда уходит конец. И сейчас Орофер запустил руки в его русла, наполняя их нужными ему ответами. Но вот, поверхность отразила едва различимую рябь, заставив задумчивое выражение лица смениться на нечитаемое.

– Не правда ли, завораживает? – Он не стал терпеливо дожидаться, пока его собеседника одолеет любопытство и он все-таки решится взойти на выступ, в котором находилось природное углубление. Мелудир понял жест и сделал шаг навстречу, но вода вновь опасливо задрожала. – Постой. Вода и огонь непременно отталкивают друг друга. Оставь свой факел у стены.

Темноволосый эльф послушался его. И вот, несколько мгновений, уже две пары глаз наблюдали за утихающим колыханием глади в небольшом бассейне. Место это находилось глубоко под землей, своей формой напоминая вертикально вырезанную гигантским стрижем нору, где прямиком от стен исходило слабое перламутровое сияние.

– Но я ничего не вижу, владыка.

– Не видишь. – То ли соглашаясь, то ли подмечая, Орофер выставил раскрытую ладонь.

Мелудира смутил его жест, но всем своим видом король лесных эльфов внушал, что готов прождать у фонтана вечность, пока нерешительный нандо борется с давящими на него приличиями.

– Позволь, я покажу тебе.

Он чувствовал, что вызвал жгучее любопытство, но в этой душе столько сомнений… И каких-то двести лет. На миг, Орофер засомневался, стоит ли ему отправлять дитя? Особенно, когда его братья могут быть весьма недоверчивы к другим эльдар...

Наконец, когда переплетенные пальцы двух эльфов оказались под водой, Орофер спросил:

– Скажи, прав ли твой отец, говоря, что твои успехи в синдарине превосходят остальных учеников? – Орофер нарочно смутил его. Вопрос остался без ответа. Содержимое заволновалось и младший удивленно захлопнул рот, едва набрав в легкие воздуха. Отцы нередко склонны преувеличивать заслуги своих детей и теперь владыка знал это наверняка.

– Тогда, заслуженно ли считают тебя самым быстрым из моих всадников? – Эльф гордо расправил плечи, но продолжал неотрывно смотреть сквозь свое отражение, прямо на свою покоящуюся в чужих пальцах ладонь;  только на высоких скулах остались розовые пятна – значит, уже намного теплее к истине.

– Мне приходилось слышать подобное от друзе...

Мелудир вдруг почувствовал себя совсем иначе. Легче птичьего пуха, летящим сквозь время и расстояние. Его закружило; сознание собралось и оттолкнулось... и поднялось в воздух. Вверх. Еще дальше. До тех пор, пока, глядя оттуда, он вдруг не смог представить, каким видят землю звезды. Не сдержавшись, Мелудир ахнул, но вместо своего голоса – ему послышался клекот хозяина неба. Бескрайность полей и степей, раскинутого у подножия леса и тянущейся над всем линии гор, соединенных в линию горизонта, как двое неразделимых любовников, давала ощутить свою малость и наравне с тем – неизбежное принадлежание к огромному миру.

Орофер наблюдал молча, а затем ухватил сознание эльфа и направил его вниз. Прямо к склонившейся на берегу фигуре.

***

– Мэй гованнион, милорд, – нандо отвел руку от сердца, стараясь не вывалиться за седло. Уже в который раз, пегая кобыла мстительно фыркнула, словно вовсе не прочь использовать эту возможность и распрощаться со своим грузом, оставив в ближайших кустах и отомстив за длительный перелет через степи. И судя по виду, ее всадник нуждался в передышке не меньше.

Трандуил замедлил коня и если бы не внешность принца, ослепляющая белизной, как неистовство бурь севера, – любой бы принял его за урожденного нандо, настолько стройной и льющейся  казалась его речь. И это он еще считал себя обезоруживающим! Но нандо упрямо продолжал обращаться к нему на синдарине, возможно, интуитивно различая в этом право на честный поединок:

– Ваш отец просил разыскать вас. – В глазах собеседника вроде бы промелькнуло то ли непонимание, то ли волнение, то ли тень раздражения – нандо не смог бы различить, даже если бы захотел. Этих линда не понять умом. Пару раз ему выпала честь сопровождать королевскую чету на «охоте» и понаблюдать, как наследник престола увлекает в свою орбиту танца пару рыжеволосых девушек. Но даже этого хватило, чтобы осознать: отец и сын неизменно похожи друг на друга, словно два отражения в озере.

***

Мелудир непонимающе огляделся, отпрянув от омута. Нандор никогда ничего не имели против магии, это изгнанники нолдор относились к ней с настороженностью или неприязнью. Но увиденное одновременно завораживало и пускало холодок по коже, вызывая странное дрожание, чем-то напоминавшее слабую боль или уходящее наслаждение.

И пока младший эльф отчаянно переводил дыхание, попутно вспоминая о его необходимости, владыка уже обернулся к нему, безмятежно вытаскивая на свет волос, в котором сливалось золото и серебро. Странно, что он не приметил его раньше, как и птичье перо, плавно качающееся на водной глади. В следующий миг, зрачки эльфа расширились, словно он узнал: намного светлее цвета короля, чего уж там говорить о хвойной рыжине нандор. Прямое, как струна или росчерк от стрелы. А не волнистое, как рунная вязь. Нет, он определенно встречал образец этих локонов раньше. И не где-нибудь, а только что! Да он же буквально пронесся над ними, будто лихой ветер!

Это был момент, когда Мелудир четко осознал, что белокурый эльф, выжимавший одежду и косы на выступе берега, среди едва тронутых поцелуями Йаванны деревьев – принц Трандуил, а вовсе никакой не мираж среди звездного неба.

– Видел ли ты путь, по которому следует мой сын?

Молчаливый кивок.

– Ты нагонишь его, если поскачешь наперерез. Принц делает круг, следуя одному моему поручению. 

Сказанное мало что объясняло Мелудиру, но прервать владыку Орофера вопросами он не решился.

– Он будет думать, я контролирую его. Не доверяю идти одному. Не будет знать, злиться ему или расстраиваться, что с ним обращаются, как с ребенком, – а значит почувствует себя нуждающимся в разъяснениях. Однако… – Орофер вернул ладонь на воду, поглаживая по ней, словно лаская женщину, –  ...Ты не сможешь рассказать ему всей правды. Позволь ему поверить в то, во что пожелает его душа. И вот, что ты будешь должен сделать для меня…

***

– Милорд. Я вовсе не блещу дерзостью, намеренно набиваясь в сопровождающие. Тем более, воина, намного старше и опытнее моих лет. Но, прошу, окажите мне честь, чтобы воля нашего короля была исполнена и моя семья избежала изгнания. Даю слово не тормозить вас.

Эльф весело, но как-то нервно усмехнулся, хотя дурной нрав короля в общем-то ни для кого не являлся секретом. Он, кажется, услышал что-то про Мандос, но не уверен, не играло ли с ним воображение из-за очарования линда. Нандо испытал уже знакомый прежде трепет, боясь ненароком потревожить тишину непрошенным словом, когда один из старших отказывался посвящать его в свои планы; сразу после этого, Трандуил, казалось, отгородился и о чем-то накрепко задумался, прежде чем принять необходимое ему решение наедине. Но затем, вновь обратился к нему. И вплоть до Дориата уже не переходил на нандорин.

– Я – Делориан, мой принц. Но друзья зовут меня Мелудир.

Заручись его поддержкой. Она понадобится тебе под сводами бывшего царства Тингола. Но не лги. Нандор искусны в ремесле интонаций. Но фэа моего сына прозорлива и настороженна к миру, как у молодого волка. Если он учует хотя бы долю твоей неискренности – тебе же не будет пути назад. Помни о цели.

Мелудир поднял голову и нахмурился, уловив в небе знакомый шелест. А затем, посмотрел перед собой, и ему внезапно почудился перелив нити из чистого золота, медленно облетающей на землю, словно последний луч солнца. О, Эру, эльф совершенно не понимал, с какой силой встрял в это приключение, но с первой частью задания он вроде бы справился на славу и нашел принца.

Над опускающейся во тьму долиной белый ястреб в последний раз сделал круг над уходящей за горизонт дорогой и с прощальным криком пронесся в тень.

Но готов ли ты ко второй?

трисс в поиске:

— the witcher —

прототип: jeremy renner (как вариант jeffrey dean morgan или gerard butler);
eskel [эскель]
охотится на чудовищ, ведьмак

[indent] У Трисс россыпь веснушек на белой коже. Такие яркие, рыжие, замечательные. Эскель думает об этом. И о том, есть ли у неё веснушки на груди, на плечах? Хочется потянуть узкий ворот ее строгого платья, чтобы проверить. Зелёного с золотыми цветами по подолу и манжетам. Он запоминает даже это, хотя не понимает, почему.
[indent] Трисс смотрит на Геральта так, как не смотрит на Эскеля. Эскелю все равно, но он не отказывает себе в удовольствии касаться её руки. Он честно говорит о том, что ведьмакам нужна её помощь, и немного удивляется, что она соглашается. Слишком легко, но сойдёт. От неё пахнет цветами, будто в Каэр Морхен пришла весна. От него пахнет смертью. Она не морщится совсем, лишь смеётся. Эскель хмурится, она смеётся звонче. И почему-то хочется набрать цветов и принести охапку, сбросив ей на колени.
[indent] Он её не любит, все с любовью у ведьмаков то ли сложно, то ли плохо. Закидывает ее снежками, чтобы слышать ее смех. Не обсуждает с ней ничего, но позволяет себе все больше контактов. Вдыхает аромат цветов, пытается угадать какие-то. Не удается. Но и черт с ним, это мало его волнует.
[indent] Кончики пальцев Трисс скользят по шраму, уродующему его лицо. С любопытством и мягкостью. Почему эликсиры не помогли? Ее вопрос впивается в сознание Эскеля. Он жмет плечами, ему-то что? Его собственная красота мало его волнует, в конце концов, это Трисс для услады глаз - а он для охоты на чудовищ. И тут же вспоминает, что не спит с чародейками. У Трисс тоже шрамы, которые она тщательно скрывает от чужих глаз. Но позволяет развязать ему ворот ее рубахи, коснуться губами следов, которые оставила на ней содденская битва. Шрамы сближают. На столько, на сколько возможно. Его ладони обжигает бархат ее кожи, ее волосы рассыпаются по его груди, когда она засыпает.
[indent] Она ему в дочери годится. Если бы у него, конечно, могли быть дети. Не юная, но молодая, не наивная, но еще верящая во что-то прекрасное. Даже немного завидно, что она может верить. И немного ревностно, когда она упархивает по своим делам. Дорога у Эскеля неровная, вдруг не приведет его к ней снова. Но он ведьмак, у него чудовища, и он все так же не хочет говорить о любви, не спит с чародейками. Кроме той самой, у которой рыжие волосы, веснушки по всему лицу. И теперь Эскель знает, какие веснушки у нее на груди.

---

дополнительно:
У Трисс и Эскеля сложные отношения, обусловленные обстоятельствами и личными историями. Эскель ведьмак, который, говорят, не любит никого, но он ждет новой встречи с чародейкой. Трисс испытывает влюбленность в Геральта, но тем не менее, получает огромное удовольствие от общества Эскеля. Их путь в будущее состоит из охапок цветов, снега, смеха и стекла. Большого количества стекла. Что из этого выйдет? Узнаем, когда ступим на этот путь.

урурур же

пример игры;

[indent] О любви много сказано и написано, но врут, когда говорят, что чародейки на нее неспособны. Способны, да так, что пожалеть можно. Эти женщины особые, любят, так от всей души, ненавидят тоже от всей, и как ни крути, об этом нельзя забывать.
[indent] Трисс, юная и наивная на фоне все той же Йеннифер, знала правила игры в любовь — не покушайся на чужого мужчину, особенно, если женщина его магичка, а сам он ведьмак. Но тут ничего не попишешь. Рыжая чародейка так разгорелась изнутри, что допустила главную ошибку, позволила начаться чему-то, что не должно было продолжаться. Трисс не пыталась удержать любовь, не пыталась ее уничтожить, в глубине души немного верила в то, что Геральт выберет ее, но точно знала, что тому не бывать.
[indent] Страннее всего оказалось то, что выбирать вообще кого-либо ведьмак не спешил, пойдя по чисто мужскому пути, насладиться обеими чародейками. Когда это стало понятно, Меригольд вспыхнула снова, но совсем не любовью, о нет, раздражением, вот идиот Геральт, неужели не знает, что женщин лучше не злить. Зато был повод помириться с Йен, окончательно признав ее право вершить судьбу Геральта. Хотя подруга на то и подруга, предложила сладкую месть ведьмаку, и посидев немного за вином, обе нашли способ, который удовлетворит обеих.
[indent] Трисс надеялась, что Геральт откажется.
[indent] Но куда там, Геральт не отказался, и теперь они тут, он прикованный к кровати, они с Йен наблюдают за ним. Понять бы, что испытывает рыжая чародейка в эту минуту, обиду, раздражение, веселье… все вместе? Да, это ближе к истине, все вместе, но месть сладка, и ее привкус Трисс ощущает вместе с вином, когда делает новый глоток.
[indent] — Увы и ах, они горазды за нежитью охотиться, в этом они мастера, а вот подумать головой, да не той, это уже сложнее, правда, Геральт?
[indent] Ведьмак, очевидно, не понимал, от того злился на обеих чародеек, но Трисс лишь голову к плечу склоняет, забавляясь его беспомощностью. Вот так просто, никто не знает, как справиться с Белым волком, а они при помощи заманчивого обещания сладкой ночи на троих сумели сделать то, о чем иным и мечтать не приходилось.
[indent] — Говорил тебе Лютик быть осторожнее с женщинами, ты его слушал, Геральт?
[indent] В голосе Трисс звенит насмешка, мягкая, обходительная, так мать журит ребенка, сделавшего что-то неправильное, но не фатальное, за такое не выпорешь, но отхлопаешь по попе. Вот и она бы отхлопала, но обойдется тем, что есть, а то еще не ровен час, понравится.
[indent] — Не надо быть чародейкой, чтобы прочитать твои мысли, Геральт. Они так просты, что это уже даже не смешно, а немного грустно. Примитивное желание получить удовлетворение, неужели все мужчины только о том и думают, Йен? — Трисс поворачивает голову к подруге, вопросительно глядя на нее, задумчиво оглаживает кружевной край нижней рубашки, больше открывающей, чем скрывающей. — Мужчины, — и в тоне чародейки проступает недовольство и легкое презрение. Трисс любит мужчин, любит то удовольствие, что способны они подарить, но это не умаляет их паршивого поведения, неспособности к моногамии, хотя бы временное, никто же не говорит о вечности. О вечности только дураки думают, а с учетом долгой жизни и сами чародейки не умеют принадлежать только одному, но они такие, их природа такова, все это знают.
[indent] А какова природа мужчин? Сладость желания перекрывает все, думать головой они вот совсем не способны, что и доказывает Геральт, оказавшись в такой смешной и неудобной позе, в которой его попозжее обязательно обнаружит его друг-бард. О, Трисс бы на это посмотрела, но к тому моменту их с Йен не то что в номере не будет, даже в городе не окажется.

Если Коноха будет разрушена, то, конечно, это станет печальным событием. Или даже нет, не так: если Коноха, напичканная молодыми и не очень, разной силы и легендарности шиноби, не сможет себя защитить. Против одного только Орочимару. Справедливо, что неспособность это сделать - проблема только самой Деревни Скрытого Листа, нет? Если упускать из виду тот потенциальный нюанс, что с телом и, главное, глазами Саске Саннин в самом становился угрозой. Если предположить, что у него вышло бы задуманное; если предположить, что Учиха верил в то, что, заполучив его, "мастер" в самом деле станет мстить Итачи, а не займётся чем бы то ни было ещё. Словно бы для Саске не важен факт смерти брата именно от руки младшего, словно бы он не знал о том, что Орочимару слабел на глазах; словно бы не тренировался вне занятий с Саннином, осваивая техники, о владении которыми своим учеником тот не догадывался; словно бы это не должно было стать для него "подарком", когда придёт момент; словно бы Саске до сих пор обдумывал и сомневался в том, что таковой придёт. Что время настаёт, что он сделает. Что, что, что, что. Да какая вообще разница?

- Почему тебе не может быть плевать, - они все делали вид, что им не плевать. Всегда, постоянно, сами верили в это до остервенения и пены у рта. На него, друг на друга, на мир. Однако не предотвращали трагедий, не поясняли - друг другу, поколениями - как правильно, почему зло есть зло и каковы бывали альтернативы. Не пытались понять, что творилось у брошенных или одиноких в голове, не искали мотивов и первопричины тех или иных поступков. Они просто хотели, чтобы всё почему-то складывалось каким-то благостным образом само по себе, изначально, без прикладывания к этому каких бы то ни было усилий. Словно бы всё по определению хорошо. И даже если взять Саске, то разве кто-то по-настоящему брался ему объяснять, к чему приводила месть? Разве деревня пыталась дать ему альтернативу, предложить поддержку, пояснить, что с Итачи стоило разобраться ей, а он бы стал важным звеном в этой миссии? Разве кому-то было не плевать? А Какаши? Он говорил, что прошёл через подобный Ад, но ничего не сделал для того, чтобы предотвратить его в лице ученика. И если Учиха не винил никого из них, зная и воспитываясь в той самой среде, где из поколения в поколение всем друг на друга плевать, а проблемы вынашивались в себе, то к самой системе имелись вопросы. К системе, жертвой которой стал и он, и Наруто, и даже Сакура. Она, наверное, даже больше других, ведь при отсутствии громких драм застрять в системности так просто. Как и отметить теперь занимательную деталь: по сути, ни она, ни Ино, ни иные девчушки, что лили слюни и слёзы по самому загадочному, способному, красивому и так далее мальчишке, не пытались узнать его. Ни его мотивов, ни душу, ничего. Им достаточно было того, что они видели, чтобы зацепиться за это, а остальное было не важным. Подсознательно Саске видимо понимал, что это пусто и странно, потому не отвечал на подобную плоскость. Ни каждому из них, ни системе в целом, своими несчастьями оказавшись выбитым из неё раз и навсегда. С Орочимару в этом смысле если не приятнее, то хотя бы продуктивнее. При всей своей отвратительности Саннин умел думать, умел видеть и распоряжаться тем ценным, что заполучал. Смотрел шире. Что, впрочем, тоже не дело Саске. У него своя одна-единственная трагедия, разросшаяся и пропитавшая всю жизнь да имеющая один единственный способ быть разрешённой. Никто никогда не поймёт. А ему этого словно бы и не нужно. Все застряли, все обманываются, каждый по-своему доволен в своих догадках и позициях. - Раздражает, - её это не касалось. У неё своё задание. Зачем постоянно пробовать? Зачем интересоваться тем, что тебя не затрагивает? Глупо, по идиотски, в самом деле раздражала своей... да какое бы слово из всех выбрать-то, а.

Разве что от Сакуры ничего и не требовалось, в общем-то. То ли некоторая архаичная предвзятость в отношении куноичи, что-таки имела место в подобных Учиха (или Хьюга) суровых, выстроенных на традициях и иерархии кланах, то ли с неё в самом деле нечего требовать. Нечего взять. Она в каком-то смысле единственная счастливая в их такой разной команде: нормальное детство, нормальное отношение с миром и людьми, любовь и тепло, полноценные чувства всех оттенков, влюбленность, какие-то мечты, какие-то задатки, какое-то будущее. Единственная трагедия её жизни - хах - сейчас был напротив, помимо страданий дав своим существованием связь с остальной командой, с Наруто, с другими, с деревней такую, какую Сакура едва ли смогла бы выстроить самостоятельно. Вероятно, тот около-божественный человек, который далеко и о существовании которого никому из них толком пока неизвестно, совсем не ошибается, утверждая, что жизнь состоит из боли и страданий, ими же познаётся.

- Если ты боишься, то стань сильнее, - один искренний, честный совет, что юноша способен ей дать. Не на все случаи жизни, но если правда её беспокоит. Коли уж так вышло, что прежде за ними обоими приходилось приглядывать и заботите именно Саске.

Правда мог бы оставить этого человека. На его судьбу Учиха плевать, а эксперименты Орочимару никакой симпатии не вызывали. Он редко в них ввязывался и не стеснялся озвучивать это Саннину, который отчего-то терпел и словно бы по-своему наслаждался реакцией мальчишки. Он вообще, как иногда казалось, стерпел бы от Саске что угодно. Однако, границ - собою же нарисованных - юноша не переступал. Его голова по-прежнему работала в исключительно своём направлении, даже если следовала по заложенному когда-то ненавистным братом направлению.

Короткий взгляд на человека. Бесстрастный, тёмный, направленный лишь на то, чтобы скупо оценить его изменившееся состояние: до логова дотянет. На тему его опасности Учиха не переживал. Он уже победил его, растянув схватку для проверки себя, потому сейчас мужчина не представлял для него никакого интереса. Как и угрозы. Это уже пойманная мышь. А Сакура...

От куноичи исходило куда больше всего, чем от ровного нукэнина. На неё не нужно сильно давить, чтобы это вышло наружу. Она ведь  потому и не смотрела, не так ли? Хотя, казалось бы, так давно не видела бывшего члена команды, что стоило рассматривать не менее внимательно, чем в прошлый раз.

Не то чтобы важная, но случайно-занимательная мысль. Она (мысль) ничего не весила, но отдавала честностью. Загадкой для него самого.

- Возможно, это наша последняя встреча, - да, игнорируя просьбы, да, игнорируя эту своеобразную заботу, да, игнорируя некоторый скелет данного разговора. Он констатировал ту мысль, что плавно закралась в голову. Подозрение и, вероятно, желаемый факт. Саске не против отомстить, чтобы после всё это наконец закончилось. Юноша откровенно не знал, что будет делать, когда убьёт Итачи. Что убьёт - это вне сомнений, иного исхода быть не могло. Больше всего, наверное, он мечтал умереть вслед за братом, чтобы проклятые Учиха, вырезанные когда-то, наконец отмучились все до единого, покинув этот мир. Вне мести всякая цель отсутствовала. Если бы после этого Саннин забыл тело, или случилось бы что угодно, то Саске было бы скорее всего наплевать. По крайней мере, ему плевать сейчас. Куда больше, чем Сакуре. Как иронично. Как много чёртовой иронии.

Учиха тоже запомнит этот момент. Не потому, что он слишком глубокий, а то ли чтобы рассеять, то ли чтобы усилию иллюзию ни то момента, ни то своего пути. Неизменно не беспокоясь на тему человека под ними - тот ничего неспособен сделать, совершенно - он
протянул одну руку к волосам куночии и невесомо коснулся розовых прядей. Достаточно мягкая, никаких ощущений на пальцах после себя не осталось. Естественно.

Сакура правда тормозила его когда-то, как и вся команда, как и вся деревня. Какою глупостью было повестись на это, допустив ценность кого-то вне мести и вне силы. Какая глупость. Более Саске ей не подвержен, как ощущалось сейчас. Пускай они держатся друг за друга и идут своей дорогой. Без Саске. Учиха казался куноичи жестоким и грубым? Если станут раздражать его и дальше, то впредь придётся быть такими и с ними. С теми, на кого изначально не направлена вся ненависть клана Учиха, рухнувшая на плечи Саске.

- Ну, бывай, - ему нужно несколько простых движений и один взгляд, чтобы закончить это всё, отключив Харуно. Один - чтобы человек опять ушёл в бессознанку; может быть посчастливится умереть по дороге, но жизнь никогда не бывала столь милостивой, потому непременно дотянет до логова. А Сакура... Пожалуй, бывший сокомандник не оставит её под палящим солнцем, перенеся под дерево. После чего исчезнет.

Ничего словно бы не было: солнечный удар или усталость, задание, огромные земли страны, и Харуно среди них совершенно одна. Спешила на помощь, пока её друзья шли каждый своей дорогой. Как и она сама.

От него никогда не требовали быть умным. Владеть стихией, показывать силу, подражать Итачи, пытаться догнать его — да. Думать — никогда, это не входило в предназначение и функции младшего, не такого талантливого — а значит, вообще не талантливого — сына. Саске никогда не говорили, что весь их клан могут вырезать; чем питался шаринган, что такое посттравматика (о ней никто вообще не знал), что свои могут убивать своих — не на страницах книг, не в семейном архиве, а по-настоящему. Никто никогда не предполагал, что Итачи... что Саске... что...

Саске не... Саске не... Саске не... не... не... НЕ. НЕ Не. Не. НЕ.

Шиноби всегда готовы к войне, самый сильный клан всегда готов применить свою силу. Это нормально. В теории каждый из них готов умереть — во имя клана и долга — в любую минуту, и временами на миссиях в самом деле (редко) умирали родственники, на похоронах которых приходилось присутствовать. Мальчишкой это воспринималось как... рутина? Ведь его учили, что это — нормально; что так бывает (если ты недостаточно силён), но пока есть семья, пока есть клан, пока есть сила, единство, воля и иерархия, пока ты крепок духом, пока любишь свою кровь — всё в порядке. Что у них, Учиха, всё по определению могло идти только правильно.

Но то, что сейчас происходило, не было правильным.

Саске не понимал, что произошло. Он знал — это смерти; весь район убит. Его семьи больше нет. Но знание — это не принятие, это не полка точного понимания, это... Мальчишка ещё десять минут назад планировал рассказать о своих успехах в школе матери. Отец, конечно же, не будет слушать, а нии-сана в последнее время дома не было, а особенно не было его для Саске, даже когда оба, казалось бы, находились совсем рядом. У него случилось хорошее настроение, куча энергии, запал; о, каким хорошим должны были стать остатки вечера и... во что обернулись всего за несколько минут. Что. Это. Что. Это. ЭТО. ЧТО?!

У него не оказалось времени на то, чтобы принять происходящее, чтобы сориентироваться, чтобы вникнуть, чтобы подумать, чтобы, чтобы, чтобы... Мир, пол, комната, в которой находился младший из их ветви Учиха, потеряли свою реальность. Все откатилось назад, стало шумным, подвижным, красным. Болезненным. Пропитанным смертью. Моментами ухода жизни; жаждой, мельтешением, чем-то еще в изобилии, чего понять в силу возраста и опыта пока не мог. Но запомнил. Саске вспоминал миссии, на которые Итачи соглашался его брать и... и.. всё это... походило, ощущалось, выглядело как одна из них. Отработано, быстро, слажено: так расправлялись с врагами, так зачищали, так избавлялись, так не оставляли шанса ни сбежать, ни увернуться. Это воистину могло восхитить — тем, насколько чисто исполнено; как шиноби, как бойца. Но Саске не восхищался, потому что это был его клан. А то был нии-сан. Его нии-сан, на которого он пытался походить, если не ровняться, то хотя бы прыжком дотянуться,  сделал это всё с... его кланом? Собственной семьей? Ото-сан и ока-сан? Они все... Это всё...

Резня. Скотобойня.
Небо залито кровью. Ею же залита земля.
Копошение болью отзывались в глазах, в руках, где-то внутри.
Саске не понял в первый раз, отрицал во второй, попытался закрыть глаза на третий, но картина повторялась из раза в раз, на каждом новом кругу Ада обрастая деталями. Отвратительными, мерзкими, скрупулезным, страшными, ужасающими.
От простой растерянности, непонимания и паники Саске перешёл в состояние, которое ранее не испытывал. Ему хотелось прекратить. Ему хотелось выдавить себе глаза, проткнуть перепонки. Ему хотелось бежать. Ему было страшно. Больно. Обидно. Странно. Д и к о . Ему не нравилось то, что происходило кругом; то, что не мог отвернуться; то, что нии-сан, которым он так восхищался, применил это восхищение для тако... это всё в самом деле сделал Итачи?

Прекрати.
Прекрати.

Прекрати.

ОСТАНОВИСЬ.

ХВАТИТ.

Казалось, что эта пытка — нет, мальчишка понял, что это не реальность; не реальность настоящего, но недавнее прошлое, зачем-то показанное ему едва ли не сотни раз — продлилась вечно. Казалось, что она никогда не закончится. Он не знал, когда начал кричать, когда плакал; когда у него закончились силы, когда единственной опорой стал пол. Сначала для колен, после — для рук, после — для щеки. Не знал, на каком кругу каждый_чертов_момент, каждый_чертов_крик_удар_звук отпечатался в мозгу, сколько бы Саске не пытался — судорожно, из последних сил — изолироваться или закрыть глаза. Это не прекращалось. Повторение одного и того же — единственного, чего он боялся, но о существовании чего (этого страха и связи_ не_догадывался) — стал его всем, потому что другое растерялось. Странно, что он не поседел. Странно, что не умер от остановки сердца. Учиха — это сила. Они живучие. Они питались болью, не так ли? Саске не понимал этого, не знал; его жизнь, кажется, являла и должна была являть противоположное, отличное от предыдущего. Но в момент потеряла... всё. Будь то ценность, фокус, знание, опору. Её же — опору — потеряло и тело, как и силы. Не сопротивляться, не пытаться прекратить, лучше бы даже не дышать, потому на это, казалось, его не хватало.

О том, что на самом деле прошло меньше минуты, мальчишка конечно не знал. Имело ли оно значение? Боль являлась болью независимо от того, реальна она или нет. О чём он прежде не знал тоже, чем и не захочет интересоваться. Ведь Саске жив. Он, чёрт подери, жив — это единственное, что стало понятным, когда комната вернулась к прежнему состоянию, когда реальность — что-то потерявшая — вернулась, буквально обвалившись поверх рухнувшего на пол мальчишки; обслюнявленного, в севшим голосом, изодранной глоткой, мокрыми глазами, разрушенным миром и когтями, стертыми до крови.

— Почему... — сначала тихо, потому что не хватало ни воздуха, не понимания. Отдышаться. Сомнений нет: это сделал нии-сан. Сомнений  в том, что все мертвы, у юного, но всё же шиноби, не имелось с самого начала тоже. Теперь картина понятна, ясна, кристальна читаемая, словно бы слезами Саске смыл кровавый налет, дав ему стечь, дабы рассмотреть. Он понял, почти принял (на это ему понадобился ещё какое-то время, подсознание объединилось с сознанием и ушло в изоляцию, дабы спасти себя) то, что случилось. Так бывало с миссиями. Так бывало в истории. Саске только не понимал, не мог найти причины... — ПОЧЕМУ? — громко повторил, сжимая кулаки и чудом найдя в себе силы для того, чтобы оторвать щеку от пола, кое-как подняв ни то лицо, ни то взгляд замутненных глаз на Итачи. — Нии-сан, почему... — слезы выплаканы; он бы заплакал ещё, но сейчас ни в голове, ни из глаз ничего не лилось. Сухо, внутри скрипело, шершаво, ужасно, что хоть кровью плюйся да увлажняй пересохший рот. Такой же кровью, как и та, коей пропиталась земля на всей улице. — Почему ты так поступил! — это был бы почти крик, если бы голос не съехал, ни то хрип, ни то звон; надорвался, и без того надломленный — это без сомнений.

Нужно собрать все силы и что-то сделать. Узнать, почему, узнать, что... нет. Ведь Итачи всех убил. Захочет убить и Саске? Если честно, то о подобном мальчишка думать не мог. Он вообще думать не в состоянии, пытаясь просто рассмотреть нии-сана, упершись в него не желавшим проясняться взглядом да щурясь, чтобы хоть как-то сфокусироваться на тёмной, казавшейся невероятно высокой фигуре на фоне ночного неба, что луной и звездами подчеркивало своим блеклым светом очертания теней мёртвых родителей и кидали тени во тьме. Итачи.

Если ты избавляешься от своего прошлого, то будь готов к тому, что настоящее начнет чем-то заполняться. Кем-то. Избавление от старых связей непременно ведет к образованию новых, и так по кругу, бесконечно. До самого конца, пока ты не остался одним-единственным человеком в мире. Саске не стремился оставаться одним-единственным, но одному, в одиночку, в стороне ото всех — вполне. По крайней мере, сейчас. По крайней мере, на ближайшее время. По крайней мере, когда порешал со своими старыми связями и теперь, если так посмотреть, успел обзавестись... новыми?

У юноши не осталось ни сил, ни желания обдумывать всё это сейчас, будучи вымотанным, усталым и тяжелым, несмотря на облегчение по ряду долгое время мучивших вопросов. Он позволил бы себе нырнуть в свой внутренний мир, если бы знал, что в мире не осталось ничего другого; ничего другого, для чего требовалась бы сила. Однако Кагуя, воскрешения, вся эта война и её последствия — это наглядно показало, что шиноби — не предел мощи, угроза — настоящая — могла исходить вовсе не от самих людей, а потому Учиха понадобится ещё больше силы, ещё больше знаний, ещё меньше привязки к тому миру, в котором он существовал все эти годы. Ему всегда будет мало. Ему никогда не найдётся месте среди тех, кому достаточно и кто успел устать. Такова его деформация, установка, характер; таков его выбор, таково решение, принятое самостоятельно после всех манипуляций над его жизнью со стороны Итачи, Конохи, Орочимару, Обито, Мадары... Теперь он сам по себе, сам себе режиссер и судья. И потому не стоило, не имелось смысла открыть в себе то, что могло хоть как зацепиться за других людей. За Команду Номер Семь, за Итачи, за "Така". Ведь даже последние... последние, не задавая вопросов о глубокой натуре Саске, о его прошлом, да вообще не интересуясь — как и мир прежде — его историей, поддержали, пошли и заняли какую-то нишу в сердце нукэнина. Странную, неоднозначную, но юноша знал это чувство — когда не всё равно до той степени, чтобы беспокоиться на бытовом уровне, но совсем недостаточно, когда речь заходила о цели, ради которой можно не задумываясь переступить. Пока не поздно, пока это не нужно, пока ошибки не повторились, Учиха решил обрубить и здесь всё тоже.

Суйгетсу. Карин. Джуго. Наверное, Саске многое мог бы сказать о них. Если бы захотел. Если бы это было важно. Если бы это не стало укреплением того, что вполне можно было назвать тонкой, хлипкой, но связью. Нитью. Потому не сказал и не скажет, намереваясь выкинуть из памяти, сердца и нутра, сохранять в котором хоть что-то оказалось достаточно сложно: всё выпадало, а что не выпадало, то деформировалось. Ни то под проклятьем, ни то под сломанной личностью, ни то под решениями. И всё-таки. Ему правда надо идти.

Это уже и планировал было сделать, отчего-то не оттолкнув Карин сразу и позволив ей словно бы в последний раз прикоснуться к себе (как же это всеобщее помешательство раздражало и вводило в недоумение, если честно; какой-то чертов гротеск и преувеличение привлекательности, с которым Учиха приходилось жить и ловить саркастические реакции своего окружения, да и свои собственные). Ей было особенно много, что сказать, ведь эта девица так походила на Сакуру. В плохом, хорошем и никаком смыслах: обе отчего-то любили его, обе и чёрта о Саске не знали, на деле понятия не имея ни о его прошлом, ни о нём самом, обе готовы сделать и последовать почти куда угодно; обе были досаждающими, но полезными. И обе были разными. Никакой драмы — кроме Саске — в жизни Сакуры, и жизнь как единая драма, в которой Учиха стал закономерной фиксацией с понятной болью в жизни Карин. Джуго... с ним всё куда страннее, но понятнее. Даже понятнее, чем с Суйгетсу, чей ход мысли юноша так и не смог в полной мере понять. Да, если честно, даже не пытался. Ему всё равно. Это не было его целью. Его цель — смерть Итачи, после — месть Конохе, а теперь... теперь его цели с "Така" не пересекались. Саске один на один с собой. Стоило бояться. Ему или... миру.

Однако, когда Учиха ощутил себя стиснутым в объятиях, то даже как-то шире раскрыл глаза, немного удивившись. Это... неловко и странно, ведь на протяжении многих лет он не то чтобы часто обнимался. Тем более искреннее. Тем более прощаясь. Тем более... вот со всей этой предысторией. С Джуго, который тёплый, но вовсе не телом, а... душой. Странное ощущение. Секунда чего-то вздрогнувшего в Саске, какого-то момента удовлетворения и принятия, прежде чем всё вернулось на свои места. Но отталкивать никого не стал. Пускай возьмут это в качестве извинений. Ведь, каков момент: всех троих Учиха Саске пытался убить. Как минимум единожды. Каждого из них бросал. Как минимум единожды. А они всё равно остались с ним, имея возможность уйти. А они всё равно пришли попрощаться, даже зная, что сам нукэнин этого делать не намеревался.

Объятия разжались, дискомфорт спал. Наконец-то. Юноша усмехнулся, ненадолго прикрыв глаза, после чего отцепил от себя Карин, обошел Суйгентсу и спокойно двинулся дальше.

— Вы все, — однако, остановился спустя десяток шагов. Обернулся в профиль. На лице мелькнула невыразительная улыбка, — спасибо, -  после чего двинулся дальше, вскоре вовсе исчезнув благодаря своим техникам. Из поля зрения мира, к которому временно (?) решил себя не относить.

Учиха Саске умел улыбаться. Он просто не видел в этом тяги или повода. Однако с "Така", как и с Командой Номер Семь, это выходило проще, чем с другими. Выходило в принципе. Особенно с Наруто, особенно с Суйгетсу (этот водяной умел смешить, отрицать не стоило). Как бы холоден Учиха не был, сколько бы мир ему не безразличен, а когда-то давно — в самом начале — его сердце отличалось проклятой, но очевидной тягой к теплу, а ещё юноша неизменно не страдал аморальностью (вне своего короткого помутнения), какой хронически страдал даже Итачи. А, значит, улыбка — это те двери в мир, что открывались редко, но непременно несли за собой чуть больше, чем слова или постоянная эмоциональная взвинченность других. И подобно деликатесу на то и являлась исключением.

хината в поиске:

— naruto —

прототип: original;
hanabi hyuuga [ханаби хьюга]
человек, шиноби, главная ветвь клана Хьюга, потенциальная наследница [почему бы и да]

[indent] Наши отношения никогда не были правильными, такими, какие должны быть между сестрами. Любая мягкость в нашем клане - непозволительная слабость, которую я полностью переняла на себя, освободив тебя от этого бремени. И я совершенно не справлялась с той ношей, что взвалили на мои плечи. У тебя перед глазами был идеальный пример того, какой не должна быть наследница клана Хьюга, чтобы не получить осуждение со стороны нашего отца [чтобы соответствовать фамилии, не позорить её]. Один мой шаг в твою сторону, ты делаешь два назад, не позволяя нам стать ближе. Когда тебе это было не нужно, я нуждалась в этом больше всего, и это разбивало моё сердце, но я лишь продолжала улыбаться. Просто потому, что ты сохраняешь дистанцию, не позволяя управлять собой с помощью чувств. Младшая сестра, превосходящая старшую по силе, наш отец давно переключил своё внимание на тебя [на достойную, на ту, что вынесет всю жесткость этого мира]. Я бы сказала, что он сделал правильный выбор, потому что прекрасно знаю, насколько ты сильная не только телом, но и душой. Идеальная дочь, о которой мечтает каждый представитель великого клана; сестра, которой я могу гордиться. Просто тебе нужно было еще подрасти. Но отец готовил тебя чуть ли не с рождения, когда махнул на меня рукой, всё свое внимание он отдавал твоим тренировкам и твоему воспитанию. И вложенные силы не были потрачены зря.
[indent] Ты всегда видела мои старания, попытки стать сильнее, сбитые костяшки пальцев и в кровь ладони, синяки на теле от беспощадных тренировок... видела, и надеялась, что когда-нибудь я смогу прыгнуть выше головы, добившись того, чего желаю. Мне всегда не хватало мотивации, потому я часто опускала руки, когда у меня что-либо не получалось. До того, как Наруто позволил мне поверить в себя, до того, как я перестала оглядываться назад и уверенно решила идти вперед. Тогда ты была искренне рада за меня, но никогда не показывала своих эмоций, излишняя мягкость обязательно всё бы испортила. Спасибо тебе за это, твой суровый нрав сделал меня чуть жестче, я наконец-то могла стать той, кто не будет убегать от проблем, а станет решать их незамедлительно
[indent] Видя мою мягкость, ты не хотела быть такой как я, и я никогда не спешу осуждать тебя за это. Я была слабой и слабохарактерной, но я изменилась, а вместе с этим ты так и не впустила меня в свою жизнь. Между нами до сих пор сложные отношения, однако, теперь, делая шаг к тебе навстречу, ты всё же остаешься стоять на месте [не отстраняешься от меня, не отталкиваешь, но всё еще не делаешь ответный шаг навстречу]. Мы представительницы главной ветви, две наследницы, которые должны бороться за право возглавить клан, доказав свою силу. Несмотря на моё старшинство, у многих всегда возникали сомнения по отношению к моей силе [я стала гораздо сильнее, чем была и не перестаю развиваться, но ты тоже стала сильнее]. Нас вечно сравнивают, втягивают в эту борьбу и вынуждают отдаляться друг от друга. И делая шаг, я всё же хочу, чтобы ты тоже начала идти мне на встречу. Я планирую возглавить наш клан, когда придет время, потому что не могу перекладывать эту ношу на тебя, дорогая сестра, я знаю, как это сложно, удерживать в руках столь сложную структуру, и при этом оставаться собой. Я хочу для тебя лучшего будущего, которого ты и заслуживаешь.

---

дополнительно:
Основной привязки к сюжету делать не хочу, потому что мы можем отыгрывать разные возможные вариации развития нашего сюжета, клана и личных отношений. За основу пока берем послевоенное время [как раз Ханаби будет уже постарше, больший простор для фантазии]. Несмотря на то, что роль не самая популярная, я искренне верю, что ты найдешься, сестренка. Мне кажется Ханаби отличный персонаж, у которого есть что отыграть, и в стекло упасть, и в нечто более приятное/теплое. От себя могу обещать игру, любовь и всё причитающееся, приходи поскорее, нам нужно пополнять ряды клана Хьюга [не стоит отставать от Учиха], чтобы поддерживать должный уровень.

пример игры;

[indent] Один удар за другим, ладони с силой бьются о деревянную поверхность тренировочного манекена, стирая их в кровь. Но боли совершенно не ощущалось, потому что её мысли были заняты более важными проблемами, чем эти мелочи. Именно тренировки позволяют очистить сознание, подумать о том, что стоит делать и во что ввязываться не стоит. Всё просто, она никогда не умела сидеть на месте, ей нужно было занять свои руки делом, иначе чувства будут давит чрезмерно сильно. Чувство бесполезности в последнее время стало невыносимой ношей и даже она не может удержать его гнёт на своих хрупких плечах. Она до сих пор слишком слаба? Возможно и да, но это не значит, что она позволит себе сдаться. Очередная неудачная поисковая миссия, они так и не смогли выйти на след Саске, хотя изначально знали, что вероятность успешного поиска была ничтожно мала. Как ей казалось, даже малейший шанс на успех – достаточная причина, чтобы хотя бы попытаться. Наруто загорелся этой идеей, в надежде, что сможет найти своего друга, и все они опять дали ему ложную надежду, с которой он в который раз разочарованно высказывал свои мысли, что всё это было напрасно. Она была виновата, потому что отчасти сама настояла, что это правда необходимо. Хината понимала его боль даже лучше, чем он думал, и от этого ей становилось только хуже. Неужели она настолько бесполезна, что никак не может помочь? Снова удар, очередная попытка выбить из головы обременяющие мысли, и она устало выдыхает, стирая со лба капли пота. Облокотившись спиной о манекен, она сползает на землю, всего на мгновение прикрывая глаза. Хватает минуты, чтобы мысли вновь накрыли её с головой, не оставляя так нужного сейчас спокойствия. Устала, не физически, а морально и это привносило в её жизнь одно лишь разрушение. Так не свойственное ей, что этот дискомфорт буквально не давал ей спокойно дышать...
[indent] На душе сейчас была пустота, которая была хуже самых пагубных мыслей. Потому что в такой пустоте и рождается нечто, что впоследствии приведёт к чему-то очень нехорошему. Можно назвать это интуицией, потому что внутренний голос пытался предостеречь её от очередной ошибки. Ошибки, которую она никогда не сможет исправить!
[indent] Не удивительно, она снова ничего не может поделать, это было вполне ожидаемо. Но вместе с этим, не значит, что её это устраивало. Горькая улыбка отражается на её губах, и она с силой сжимает ладони, чувствуя, как напряжение до сих пор не отпустило её тело. Стоило взять себя в руки и не вести себя так, словно она глупая девчонка, способная только плакать в стороне, если всё пошло не совсем по плану. Это был вопрос, который нельзя было разрешить одними лишь мыслями/желаниями/надеждой/верой. Действия, конкретные, без лишних прелюдий, вот, что действительно могло хоть что-то изменить. Но пока не было и малейшей зацепки, с которой она могла бы наконец-то сделать шаг навстречу к такой важной для Наруто цели. Впрочем, как и всей деревни в целом.
[indent] Хината возвращалась в свою комнату, было уже достаточно поздно, поэтому коридоры были пусты, ночной стрекот цикад нарушал лишь шёпот где-то в стороне, и она невольно подслушала чужой разговор. Оказалась не в том месте, не в то время. Или же напротив, там, где должна была? Хината не была любителем выведывать информацию такими вот методами, но деликатно показав своё наличие, она лишь привлечёт дурные слухи со стороны соклановцев по отношению к себе же. Её и так обсуждают при случае на тему наследования главенства клана, новых поводов для сплетен давать совершенно не хотелось. Темой этого разговора стал змеиный саннин, который может быть сейчас на территории Страны Рек, потому что в близлежащих деревнях были замечены странные эксперименты, которые автоматически приписывали Орочимару. Это было странным, потому что по последним данным, он не покидал территорию Звука, она знает это наверняка, потому что их последнее задание как раз и было направлено на это. Но, возможно, именно поэтому они не смогли выйти на его след? Возможно… но также всё это может быть просто пустыми слухами, с которыми идти к Хокаге не было никакого смысла, ведь данные разведки по всем параметрам были точны на все сто процентов.
[indent] Очередной повод для размышлений.
И вместе с этим в душе зародилось сомнение…
Не это ли тот шанс, о котором она рассуждала не так давно?
Возможно, но что ОНА может сделать?
[indent] Вопрос так и остался без ответа. Она приняла душ, в попытках смыть с себя не только следы усталости, но и те мысли, что обременяли её душу, и с той же надеждой попыталась уснуть после. Было наивно полагать, что у неё это выйдет, потому что пару часов она просто ворочалась с бока на бок, пытаясь убить на корню те мысли, что не давали покоя. Неужели она правда обдумывала это, как нечто возможное? Глупо, даже для неё. Хоть она и член клана Хьюга, но не настолько сильна, чтобы у неё вышло сделать хоть что-то. Но, возможно, всего лишь убедиться в правильности полученной информации. Да, этого вполне должно хватить, чтобы наконец-то сдвинуть с мертвой точки поиски Саске.
[indent] Она приняла решение. Она обязательно о нём пожалеет, потому что ей не стоило ввязываться во всё это. Но только так она смогла уснуть, всего на пару часов, чтобы до рассвета успеть покинуть территорию деревни. Оставить записку о срочной незапланированной миссии, чтобы в клане не поддавались излишней панике, потому что это обязательно привлечет лишнее внимание. А после одиночная миссия, ведь только так она сможет заглушить то чувство, что болью отражается на сердце, и наконец-то стать полезной. У неё ведь может получиться, верно?
[indent] Ошибочно подумав, что она способна что-то изменить, в ней проснулась надежда.
Этого должно хватить, чтобы получить ту уверенность, которая начала засыпать в ней с каждым прошедшим днем.
[indent] Страна Рек. Деревня Такуми. Дорога заняла достаточно времени, чтобы у неё был шанс всё взвесить, но она так и не пришла к единственному верному решению, потому что все "за" и "против" слишком разнились. Если говорить начистоту, она не знала, что будет делать, если вдруг выйдет на нужную цель. Возможное нахождение здесь Орочимару означало лишь одно, Саске должен быть где-то неподалеку, шанс был небольшой, но он всё-таки был. Однако, встреча с саннином или же с его последователем не принесет ей ничего хорошего, она не настолько сильна, чтобы у неё был шанс противостоять им в любой из возможных стычек. Для начала она просто хотела убедиться в правильности той информации, что узнала, простая разведывательная миссия, не более того. Гораздо более верным было бы взять с собой друзей, так бы у неё было больше шансов, но несанкционированная вылазка по одной лишь догадке... она не стала подставлять их, потому что у этого решения могут быть свои последствия. И они точно будут совсем нехорошими.
[float=right][/float] [indent] Улицы деревни были полны народу, она добралась до неё в самый разгар дня и устроив себе небольшой отдых, в надежде, что немного восстановит силы после продолжительной дороги, решила просто осмотреть территорию. Они были здесь однажды по какой-то не особо серьезной миссии, сейчас она уже и не вспомнит, что именно было их целью. Но это было и не важно. Главное, что отчасти она помнила расположение всех важных точек в деревне. Активировав Бьякуган, увеличив свои шансы на успех, девушка начала искать хоть что-то, что может привести её к нужной цели. Странные потоки чакры, возможные эксперименты, о которых вели речь ребята, упоминая Орочимару, ну или просто малейшую зацепку. Пусто. Не было ничего, что могло привлечь внимание. Наивно было полагать, что такая незапланированная вылазка и вправду сможет вывести её на след Саске. Он слишком умен, чтобы не привлекать к своей персоне лишнее внимание, впрочем, Хината не та, кого он и вправду будет бояться, кого он и вправду будет ожидать найти у себя на "хвосте". Её появление здесь неожиданность даже для неё самой, поэтому отчасти это стало её козырем в рукаве, но он точно не приведет к победе.
[indent] Глупая девчонка, решившая влезть в чужие отношения.
То, что тебя не касается, не должно тебя волновать.
Но когда дело касалось Наруто, она не могла сидеть на месте.
Не хотела опускать руки, потому что дала обещание, что больше никогда этого не сделает.

Юлия Савичева - Корабли
ошибка. повторите попытку.
[отклонить]
ошибка. разрыв между фрагментами. ошибка.
фрагмент не найден.
ошибка.
[отклонить]
отсутствует окончание корневого кода.
ошибка.
[отклонить]
ошибка.ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка.
[отклонить]

глаза, открывающие и закрывающие миры, проникающие в самую его глубь, смотрели в... небо? в самом деле, над ними по-прежнему было небо. серое, затянутое тучами, что вот-вот и начнёт капать. зрение то и дело блурит, плывет, мельтешит, меняет контрастность, четкость, искривление, мекнет, гаснет и вновь зажигается. коды смешивались и маячили перед обзором, навязчиво выдавая окно за окном, призывая к реакции и действиям. вытесняли друг друга, меркли, выбивались пикселями. в той плоскости они оба распадались на частицы, рассыпаясь в тёмную пыль и медленно уходя в ничто. но, если честно, саске плевать на тот мир. в этом мире, единственно-реальном, он ощущал холодеющую руку брата, что сжимал из последних сил, лёжа потрепанным кровавым месивом рядом с ним. по-настоящему. под настоящим серым небом. ещё немного - и ощущая на своих щеках настоящие холодные капли. руки, капли, успокоение и смерть. ну вот и всё.

мы свободны, итачи.
мы оба теперь свободны.

потому что у них не было выбора. один слишком стёрт, а второй не желал быть возвращенным. остались только они, и не станет их тоже вместе. обоих. система осталась довольна, лишившись двух не подконтрольных учиха. учиха довольны и сами, лишившись себя.

саске из последних сил запустил принудительное закрытие всех окон, чтобы просто взглянуть на серое небо над собой, почувствовать капли на ресницах и коже, крепче сжать руку брата и, наконец, закрыть глаза. насовсем.

мы наконец-то свободны, нии-сан.

никакой перезагрузки не планировалось.
никакого включения. ничего экстренного.
жизнь должна была остановиться. совсем.
так, как саске того и хотел. как верно.
но... кажется, что-то опять пошло не так.
он жив. снова. опять.

внутри ничего. пусто. единая картина отсутствовала. ничего не видно, значит, глаза перевязаны, как и конечности вне контроля, сдерживались - в реальности. знакомое ощущение, но... плевать, если честно. меланхолично заглянут внутрь собственных кодов, тут же споткнувшись о мониторинг со стороны, и... хах?

- можешь даже не пытаться идти дальше, саске, - тот самый голос. обито. корень, значит? какая ирония. только память на месте, почему не стерли? не вся, но себя и своё прошлое осознавал полностью. они работали иначе. однако, ничего не говорил, продолжая молча пропускать собственные коды. в который раз... видоизмененные. кажется, вставленные заплатки перекрывали огромные разрывы и утерянные базы. собран по крупицам. словно бы оно саске нужно. меланхолия, пустота, сухая констатация ничего не значивших и никуда не ведших фактов. - тебя было слишком сложно собрать по частям, и чтобы выследить тоже попотеть пришлось, знаешь ли. так что прости, ничего личного, - да, как же, знал учиха этого ублюдка. косил под идиота, а сам... впрочем, не плевать ли? - сам понимаешь, что иначе тебя держать небезопасно. так себе история с корнем, в курсе же, сколько проблем нам доставил, а, ярэ-ярэ...

- зачем? - бесцветно отрезал, когда снова и снова последовали слова. интонация по ту сторону изменилось. - мы были нужны вам мертвыми. но я всё ещё здесь. снова.

- о, саске, не торопись. и слушай. мне предстоит многое тебе рассказать. [...]

и обито рассказал. не то чтобы правду, не то чтобы важную для саске, но этого хватило для того, чтобы дать ему возможность существовать. никогда более - из любви или ненависти, как прежде, никогда - не ради планки и персонального бога, но... потому что память учиха? потому что всё не должно быть задаром, потому что корень, дикий в своих методах и институционализме, по итогу существовал не просто так, имея свою цель и, так или иначе, поддерживая мир? саске это не слишком волновало - ни прежде, ни сейчас, однако частично перепрошитый, частично утраченный код, как и абсолютное ничто, нуждавшееся в заполнении хоть чем-то - на том и сошёлся. в конце-то концов, он был оружием. всегда, хах? миру нужно оружие. в конце-то концов, саске повезло: корню оказалось не под силу прошить его, стерев, как прежде. слишком много правок и модификаций пережил, слишком много оригинальны данных утрачено, слишком много структур порождено и замещено вирусом орочимару, адаптировавшемуся и преобразовавшемуся внутри тела - их традиционной корневой перепрошивки учиха бы просто не пережил, в то время как экземпляром являлся более чем ценным; теперь, когда итачи более не существовало, и подавно. а работа для такого как он найдётся всегда: по обе стороны мира.

кажется, что этот год длился целую вечность. или наоборот - пролетел одним днём. учиха пережил множество тренировок, обновлений и видоизменений, не слишком осознавая себя в этом. не слишком желая и не слишком имея возможность: вечный баланс между заданиями и нахождением под ни то вирусом, ни то химией, что позволяла пичкать себя больше, выжимать из себя больше, а лишним - словно оно в нём имелось - задаваться меньше. саске не чувствовал себя счастливым, не чувствовал себя на своём месте, вообще едва ли чувствовал, однако точно ощущал, что становился ещё сильнее, что в сомнительных занятиях получал ещё больше возможностей; привычный для него паттерн, даже если теперь не было того, для кого стоило прыгать ввысь. просто так. итачи некоторой частью оставался в нём, будучи поглощенным, а стать слабым - это не то, что оценил бы старший, всегда будучи самым сильным, поплатившимся за это всем. саске повторял. а ещё часть его, учиха саске, имелась в нём почти живая - в его сети, но за пределами этого тела. там же, где заключалось что-то ещё; очень важное. что, казалось, нет, точно, юноша отрубил. потому что уже попрощался. потому что вернулся к тому, с чего начал, узнав мир чуть шире своей правды да глубже в том дерьме, что прежде не замечал - какое ему дело было [оставалось]. в конце-то концов, между состояниями "миссия" и "химия-вирусы-сила" времени на то, чтобы чувствовать хоть что-то, не оставалось. для всего остального имелся хилый отпечаток итачи в собственной памяти, как и несколько искусственных замешенных пластов... ни о чём. а если тебе что-то не нравится, если чего-то не хватает, то просто создай свою собственную виртуальность, навести чужую или ворвись туда, куда не звали, оказавшись в совершенно незнакомом мире, с которым непременно предстояло справиться. ну дурно, а? для остального просто выйди на улицу, там нынче какие угодно услуги предлагали, для пустых и мёртвых внутри в любой из степеней.

про акацки саске знал. потому что итачи состоял в них. потому что собирал информацию о брате; тогда, теперь, всегда. корень также знал по акацки. о них, если честно, хотя бы по слухам мало кто не знал. учиха же... что же, его "некоторые знания" расширились благодаря обито, поскольку следующей миссией стали именно эти отпетые гении своего дела. другой-учиха сказал, что группировка крайне опасна, однако бывала прежде - в основном, всегда, так или иначе - полезна, сама того не зная: их методы радикальны, позиция в корню неверна, репутация отвратительна, влияние на общественное спокойствие и подавно, тем не менее, нестандартными путями они временами приносили прок, скорее будучи полезными, нежели наоборот. в той степени, чтобы корень не давил на их существование. теперь, однако же, что-то поменялось. саске не вдавался в подробности и попросил ограничить информацию, просто выдав ему цель. плевать он на них всех хотел; как они все наплевали на него, на итачи. 

"у него тоже риннеган, саске. два риннегана, потому никто не способен добраться до пейна. кроме тебя: твой риннеган естественнее в твоей генетике, а ещё у тебя есть шаринган. вот папка, вот то, на что он способен. твоя следующая цель, саске - это пейн. вне его нас интересует каждый член акацки. более других - хидан и кисаме", - про хидан слышал, тварь живучая и вирусная. кисаме... бывший напарник итачи? оказался бы полезен, учиха неизменно не хватало информации. принято. - "и, саске... у них с недавних пор усиленная охранная система. прими тройню дозу, модификация конечности ждет тебя завтра. не то чтобы я считал, что пейн размажет тебя с лёгкостью... а, впрочем", - дальше учиха не дослушал. плевать он хотел.

---

Deshi Basara - Hans Zimmer
Мужчина в тёмном длинном плаще-пончо с капюшоном бесшумно передвигался по ночной пустыне, ветряной и на удивление холодной. То здесь, то там виднелись занесенные здания. Ни то что-то на мотив древних строений Бангладеша, ни то занесенные южно-азиатские постройки, будь то монастыри или пагоды... тихо. Слишком тихо. Никого лишнего. Вернее, вообще никого: ничего удивительно, в такие места даже особенно изощренные самоубийцы залезть неспособны.

Саске пошевелил рукой, глянув на неё: пальцы слушались хорошо, имплантация прошла успешно, хоть Учиха и понимал, что ещё долгое время эта чертова жижа будет требовать от него потреблять всё больше. Итачи сгорел от чего-то подобного? Что же, ему повезло. У Саске так быстро не получится, да и не погорит вовсе: у него есть риннеган, он нужен живым, а ещё система не искривлена до той степени, как была у... он прищурился, продолжая сканировать окружение и использовать все свои рецепторы. Его преследовало странное ощущение. Знакомое присутствие, фантомное, призрачное, такое... да, странное. А ещё Пейн. Саске знал, точно чувствовал его след, свежий. Правка риннегана, сокрытие планетарного под песочным погребением - это то, на что тот способен. Один из Пейнов. Он нивелировал чужие прикрытия, при нём не выстроить собственную реальность и не перенести в неё. Однако кое-что про стратегию боя знал и...

Шесть.

Резко отпрыгнув в сторону, телепортировался с чёрно-фиолетовым едва уловимым хлопком, оказавшись у одной из песочных дюн, откуда в него и прилетел нейронный взрывной заряд. Не так просто. Больше нет. Саске вырос, а ещё потерял всякий страх. Танец на лезвии - это единственная форма адреналина, что щекотала его, заставляя зрачки расширяться похлеще, чем от той дряни, что из года в год менялась составом, но неизменно оставалась в крови.

Громкая, шумная, но не яркая - помимо вспышек, тонувших в песке - схватка, однако Саске справился.

Первое.
Ещё пять.

Настроившись на останки униженного тела, Саске рукой в перчатке запустил в него пальцы, считывая ими и обоими газами. Понятно. След есть, коннект есть, данные собраны, сетку поня... что за знакомая чёрная подкорка, знакомая и... Саске сильнее сжал пальцы, от чего остатки тела хрустнули и рассыпались. А? Чёрт. Ладно. Ещё пять.

Три прочих - здесь. Саске [не на раз-два, подустав] справится с ними, после третьего тела введя себе какое-то вещество, дабы не блюрило, а лёгкие функционировали как следует. Не чёрная, но тёмно-синяя светящаяся жижа, дающая обострение и полное освобождение о не-процесса; словно мертв, совсем, и есть лишь твое дело и адреналин. И видение всего этого мира как на ладони.

Осталось всего два, и Учиха точно знал, где... что? Куда?
Чёрта... Какого...
След исчез, заменившись чем-то другим. Чёрное, ползучее, очень широкое, подобное паутине. Песок осыпался, почернел, иссох, а потом... что? Все те здания, что были погребены,  оказались на поверхности, а то время как ночь откатилась до ранней стадии восхода. Запахло сакурой и... чёртовы красные цветы, лепестки периодически летели то здесь, то там, правда, рассыпаясь в черный пепел; ни один из них Саске так и не коснулся, словно бы уничтожаясь неким барьером. Оно и понятно: не допустит к себе вражеское.

"Усиленная охранная система, значит? Понятно.
Интересно."

Значит, если верить собственным ощущениям, опыту, информации и результатам сканирования, Учиха критически близко подошёл к основным телам Пейна, наиболее близким к центровой системе, и его перекинуло на тот самый охранный уровень. На то самое усиление, отдававшее чем-то... Он прищурился. Здесь был кто-то ещё. Незнакомый. Судя по странной густой наполненности - Кисаме?

Учиха осмотрелся, двинувшись на вымощенную площадку: ни то поле боя, ни то шахматную доску, ни то когда-то террасу. Кажется, здесь.

"Каждый из них уникален, Саске. Нужен нам живым, с читаемым корнем". Этот был с Итачи. Значит, силён. Очень. Вероятно, не основное тело Пейна, над которым Саске повозится, но всё же. Впрочем, если Пейн так силен, то зачем совершать эту... подмену? Призыв? Перетасовку?

Саске устроил руку на клинке под своим тёмным плащом-пончо, хмыкнул. Странное ощущение чего-то, что имелось внутри него где-то глубоко, но при этом буквально наполняло это место - сбивало, что раздражало. Позже разберется. Шаринган активирован до мангекё. После будет мутить, но Саске плевать; забудется. Он хотел этого боя - как понимание Итачи; он хотел поскорее добить это задание, а потом разобраться, что сбило его с основного курса. И вернуться к нему. Высокие - высочайшие - планки - это ему по вкусу. Вероятно, единственное, что по вкусу. Теперь.

"Погнали".

Со сном у Ноктиса всегда водилась странная, но всё-таки дружба: он спал много, часто, потому наверное и не вышло быть ни шумным младенцем, ни шумным ребенком, пускай он не лишен подвижности и подобия любопытства, что естественно для всяк пришедшего в мир и познающего его. Наверное, Ноктису просто нужен сон [во снах не больно], много и часто, ведь бывало же такое? Вовсе он не ленивый, просто поток его энергии лился ни то сквозь мальчишку, ни то сразу по двум направлениям, ни одно из которых он не в состоянии прекратить. Оттого, бывало, впадал в состояние дрема молча, мирно и без шума, после просыпаясь аналогичным образом. Иногда трудно было уловить разницу между бытием во сне и вне его, ведь ты всё равно есть, какая тогда разница в самом деле, но в его случае оно и к лучшему. Уж точно было. До недавнего времени.

После того нападения, что — поговаривали, временно — лишило ребёнка возможности полноценно передвигаться, сны перестали быть бесформенными, ни о чем, как положено детям. Даже если Ноктис с самого начала не был лёгким, все же, природа не смогла лишить его достаточной доли нормального. Пока в голове не поселился тот страшный, ужасный образ напавшего на него существа. Принесшего не только и не сколько боль, не только инвалидную коляску и физические лишения, но и кошмары. Теперь Нокт засыпал чаще, словно бы привыкнув, что там проще и понятнее, вот только нередко с того момента выходило наоборот — те глаза, кошмары, мириады подобных существ, а он... а что мог он? Желать проснуться, иногда с успехом делая это, а временами просто звать отца, чтобы тот своей сильной рукой с мечами развеял их подобно божеству или стене; его свет в ночи, дабы вернуться в иную ночь, из беспокойной в спокойную. Так Ноктису привычно, понятно и просто. А когда не выходило зацепиться за сильный образ отца, к нему являлась мать. Вообще-то, её ребёнок едва ли помнил, она в реальности не успела задержаться надолго, но в ином состоянии ласкала сына, кажется, даже иногда сидела у его кровати — Ноктис не знал насколько верил, что матери в самом деле не было, ведь ощущал её рядом. Снова: особенно с той самой ночи, пускай ночью она и являлась лишь условно, вообще-то будучи круглосуточной. Для света имелось электричество и кристалл, а ещё камины и огонь. В Люцисе все уважали чёрный, если кому-то не удалось его полюбить, слившись с ним. В мирном и процветающем Люцисе, или по крайней мере той его части, что занимала Инсомния.

Ноктис читал одну из подаренных ему давно книг, устроившись в инвалидном кресле. Он вообще-то способен перебираться на кровать самостоятельно, и даже несколько шагов — это ему под силу, прежде чем ноги подкашивались и в одной из них контроль терялся практически полностью. Однако, как и говорили врачи, не перетруждался; отец был грустный, а Королю не положено отвлекаться на грусть — на нём слишком большая ответственность. Потому врачей Ноктис слушал. В конце-то концов, ему и самому было немного грустно.

— А? — не сказать, что сон как рукой сняло, но голоса, особенно из-за спины, мальчик не ожидал, потому тут же проснулся [насколько мог] и оглянулся на его источник. Незнакомый, кажется. Точно не в замке. Точно не... да точно не, да. — Как вы сюда попали? — из естественного любопытства. Их замок окружен забором под напряжением и охраной, а если кого-то желали видеть, то предупреждали об этом. Во внешний мир Нокта выпускать не любили, он и сам не слишком тянулся, чтобы не создавать проблем, а о визите его не предупреждали.

— К-к... ак? — глаза раскрылись широко, удивлённо и не слишком понимающе, в то время как прикосновение по голове заставило проснуться со всем, немного уклонив голову [уже поздно, впрочем] да ошарашенно и с неизменным непониманием уставиться на незнакомца... представившегося незнакомца.

"Дедушка?" — серые в силу сонливости и обезвоживания глаза, обычно теряющиеся в оттенках сине-голубого с неравной долей темноты и, совсем редко, алой ярости, вмиг наполнились синевой, потому что ничего непонятно, очень странно, но интригующе. Опасно или нет — этого Нокт не знал, но ведь в замке не мог оказаться никто посторонний, а значит всё в порядке. Наверное. Он же ребёнок, чёрт подери, а! Только имени такого не помнил ни у одного из дедушек... В его семье никто не доживал до дедушек, долго вообще не жили; и этот факт пока не вызывал у юного ума ни вопросов, ни интереса — просто факт, пока не тяжелый и не обременительный. Мальчишка обычно думал о другом, хоть всё о таком же непонятном.

Очень неловкое поведение. Как тут не тушеваться.

— А? Чт... я не... — откровенно растерялся мальчик, в принципе будучи застенчивым, особенно с новыми или незнакомыми людьми, однако резко двинувшаяся коляска вынудила его поднять лицо, обернув голову на этого Ардина, а руками механически вцепиться в кресло, совсем скоро отведя взгляд от этого человека куда-то перед собой.

Это странно, но вся необычность перехода, туман, темнота — это вовсе не казалось Нокту неестественным. Не потому, что они жили в темноте, но потому, что подобные — отличные, но похожие — переходы случались с ним и прежде. Непроизвольно, во снах или фантазиях, но мальчишка не боялся. Не сознательно, по крайней мере. Если чего и стоило бояться, то это появления... тех. Демонов, чудовищ, что могли скрываться во тьме, а могли вылезли из самых неожиданных мест. Ноктис боялся их, мог бояться за отца, а ещё мог бояться, когда отец не приходил. Боялся по-простому и по-детски, при этом прекрасно зная — не по-детски — что принцу необходимо быть сильным. А осматриваться по сторонам, ни то с опаской, ни то любопытством, ни то сомнением — это пожалуйста. Он уже точно не сонный.

О том, как ощущался "дедушка", будет смысл поговорить после; позже. Дети ведь глупые, даже если наследные принцы, не принадлежащие самой жизни с момента рождения. Не так ли?

цири в поиске:

— the witcher —

прототип: richard armitage потому што вот;
eredin break glass [эредин бреакк глас]
король народа ольх, предводитель красных всадников, ястреб, выпендрёжник, typical aen elle (примите за оскорбление)

ты останешься здесь навсегда, — заговорил он неожиданно, застав её врасплох.
ты, моя амазонка, лёгкая как мотылёк, останешься здесь до конца твоей мотылиной жизни. ©

При перемещениях через Спираль — раз, два — весь мир стравливается в единственную точку, мало-мальски значимую, путеводной звездой освещающую путь вперёд. Единственное место во Вселенной, доступное им во всём своём великолепии, единственное пространство, для которого не требуется распахнуть Врата. «По небесам скачет дикая охота» — Dh'oine разносят слухи по земле, страшась того, что за ними следует; Эредину кажется, порой, что его страхи множатся и наслаиваются друг на друга много быстрее человеческих, замирают на задворках, впечатываются в сталь зрачков. Огромная сеть, стягивающая всех между собой в единое целое, пресловутый Зов Крови, обещанный им Tedd Deireadh, Час Конца.

Короля Ольх пугают иные вещи.

На расстоянии вытянутого клинка — забавная пустота зелёных глаз, юная девчонка, не ведающая происходящего; оставленная ею колотая рано в бедро заживает быстро, но Эредин безмолвно ненавидит себя за то, что позволил мерзавке сбежать. Лицо, легко вызываемое в памяти осколком мысленного усилия — лик, что он будет удерживать перед глазами годы погони, не позволяя себе расслабиться. Отсутствие красоты, уродующий всякую картинку шрам, — рваный дефект, который хочется растянуть по всему образу Ласточки, нарушая извращённое понятие равновесия, выворачивая каждую червоточину внутреннего гнева наизнанку.
В тишине, смыкающей над ним свод, едва проносится плохо уловимая дрожь — Geas Garath, Барьер удерживает его руки связанными, оставляет в стороне попытке финальных вмешательств. Он, более трёхсот лет на свете взирающий на происходящее, стараниями новорождённой Шиадаль вынужден губить жизнь вечную в пресловутых играх в «поймай меня».
Не позволяя Красным Всадникам остановок, не оставляя себе ни секунды продыха, он числится на задворках с каждым разом — отсекая конечность за конечностью, уже уверенный в том, что Цири давно оставила Вселенную.
Спираль, ранее видящаяся Эредину домом, уютно заворачивающая его в свой кокон — наиболее непримиримый враг отныне, неспособный вывести к желаемому.

Она поправляет подол платья в Тир на Лиа — неумело, топорными и сухими движениями выдавая в себе не эльфку, но воина.
Она брызжет пустыми словами и слюной, сверкая глазами от сжирающей её ярости — лепечет что-то, делая в Старшей Речи Ошибки.
— Ensh'eass, а не en'leass. Зачарованная.
Повсюду Её Образ преследует Короля Ольх, повсюду он ловит себя на том, как сравнивает и не осекается — непримиримо, невозможно, то и дело не успевая.

Не успевая никогда.

Его начинает пугать Пустота. В чёрном сердце — пустивший корни страх, опасения однажды не вернуться из Странствия; голоса Единорогов, вторящие когда-то Ей о правах на Времена и Пространства, скручивающаяся в тугие узлы сила, что он жаждет подчинить всем своим естеством. Король Ольх делает в Пустоту шаг за шагом, ощущает готовность змей смертельно ранить, защитить свою Ласточку, позволить иным умереть за чужое Предназначение — это распаляет жажду,
вынуждает принимать установленные кем-то иным правила игры. Ястребы, Лисы, Ласточки, все они снятся Эредину в те редкие часы сна, что он позволяет себе и своим Всадникам.

Время рассыпается у него под пальцами. Время перестаёт нести в себе Смысл.

Эредин страшится признаться, что только последние годы полнятся жизнью, а не существованием — он помнит столетия практик военных и политических, непримиримое буйство красок, протекающее где-то на фоне; помнит, как видел мир человеческий, мир любой исключительно серым и посредственным, как каждый следующий исторический талмуд оказывался много привлекательнее любых развлечений, так нежно любимых Aen Elle.
Убийства, женщины, искусство — интонации его голоса, насквозь пропитавшиеся пренебрежением, приобрели иные оттенки лишь после того, как ему доверили возглавить Красных Всадников.
Охота — то, что распалило в нём жизнь.

Тишина с Ней говорит его голосом,
Тишина с ним говорит Её голосом,
Эредин надрывает в ухмылке уголки губ.

Эльфы Aen Elle — раса, о которой ходят легенды да сказания, герои страшных историй, навеянных прорицателями мороков, отзвуки давно минувших битв; народ, сотни раз Пересекавший Черту, первый, вечный, неизменный.
Эльфам Aen Elle нужна жизнь.

Эредину плевать на чужие жизни. Смысл его воплощается в желании получить — власть, ранее приятно туманящая рассудок, давно минует точку невозврата и становится целью второстепенной, более ничего не решающей. Эредину снятся ночные кошмары, от которых он долго стискивает сталь клинка после пробуждения — Та, которой суждено открыть для них Врата и стать их Предназначением, сбегает прочь, неумолимо отсрочивая неизбежное.

Эредин знает, что далеко ей не убежать.

Время — Спираль — Вечность,
он будет жить много дольше, и готов подождать ещё немного.

---

дополнительно:
если вам показалось что это лирика — вам показалось. пейринг всратый, но динамика у них в книге и чуть-чуть в игре настолько классная, что я не могу не. история про неизбежное и предназначенное, про умение договариваться (или бороться?) с собственными демонами. если цири с эредином придут в итоге к пониманию и научатся принимать друг друга, разговаривать и как-то продуктивнее решать вопросы чем я убегаю а вы все умрите — классно, если это не выйдет за рамки исключительно противостояния — тоже хорошо.
идей у меня миллион: может цири устанет убегать, может попробуем решать вопросы официально (переговоры на территории нильфгаарда please), может очередной тупой плен, может ещё что-нибудь, или всё это вместе, благо в кроссовере хоть миллион сюжетных веток плоди. я всеядна в плане того, что происходит в игре, но хотелось бы чуть-чуть интереснее банального абьюза и глубже напускной ненависти. заявка выкуплена, конечно, так что пример вашей игры жду в личных сообщениях, пример моей можете посмотреть под спойлером, там как раз для эредина текст. готова заиграть, забросать хэдами, к активности требования стандартные. пишу по возможностям и настроению, но при вдохновляющей игре — точно чаще раза в месяц, гораздо чаще. приходите, у нас тут здорово!

пример игры;

[indent] сдохнисдохнисдохнисдохнисдохни

Цири играет в прятки со Смертью, та сверкает в улыбке беззубым ртом, в нём полно крови, непроницаемой черноты, обрывки плоти плавают в гнили собственных разложений — Смерть успевает спрятаться пока Цири досчитывает до ста, так что она не идёт искать, только хмурится и убегает.
БЕГИ
БЕГИБЕГИБЕГИБЕГИБЕГИБЕГИ
Кметов пугает девка в лесу, на болотах, за домом, вон, моталась у самого двора ночью, скулила (это что, рука продырявленная или просто вишнёвый сок на белоснежный снег капает) — прогнали вместе с собаками, плевались, девка смеялась, глаза сухие и злые, шрам на половину лица, уродливая толстая полоса и ничего от того видения проклятого не помогает.
Детей спрятали, баб на улицу не пускали — пошла прочь (смеялась), поди к дияволам (рубанула лезвием — не серебряным, стальным — всё равно густая, горячая кровь потекла). Собаки выли, пепельные волосы испачкались в красном, гомон стоял дикий, половину деревни вырезала — или-то просто байки, а на самом деле всего паре добрых молодцев руки отрубила, подумаешь, рвались обогреть. Смерти не нужно тепло, Смерть прячется в снегах и беззубым ртом пережёвывает кости смельчаков. У Смерти зелёные глаза, или вообще нет глаз — как когда. Кровь у людей горячая, но снег под её ступнями не тает — только чёрным собирается у подошв, густеет, в нём тоже что-то злое навсегда забывается.

БЕГИ. БЕГИ, БЕГИ, БЕГИ, ЗВЕЗДООКАЯ.
В соседнем посёлке все остаются живы, хлеб Смерть набирает за обе щеки, хлеб без ничего — щи прогоркли и на вкус отвратительны, медовуха кислая, только хлеб и остаётся. Голод в глазах, во взгляде, в том, как держит подбородок и как руки трясутся — смертей позади много но одними ними Смерть не наедается, забирает хлеб у честных людей, бросает последние монеты мимо руки подавальщицы, хмуро отводит взгляд. Дрожит? Нет. Смеётся. От холода, голода, одиночества, может и от страха бы дрожала — если бы умела дрожать, бояться; губ не размыкает, наверное, потому что дикая, потому что холод, боль, и вокруг никого нет и это так смешно, дайте ещё хлеба, пусть не будет зимы и пустоты — только тёплый хлеб. Чужой, не пахнущий домом.

[indent] сдохнисдохнисдохнисдохнисдохни

Есть ли у Смерти дом? Когда-то был. Крохотные башенки, бойницы, каменные ограждения, Цири, дорогая, не стой у самого парапета, террасные дворики, золотые листья под башмаками осенью и нежная зелень — весной, шёлковая лента в волосах, неудобные платья, только по ним одним тосковать и не стоит. Кто-то звал львёнком, нежно прикасался губами к щекам, ерошил волосы — Смерть ёжилась от удовольствия, хотелось прижаться к тому, кто любит и никогда не обидит, но не вышло, так что приходится прижиматься к земле.
Надежда это бред, конечно — Красные Всадники непременно заметят, учуют, когда-нибудь загонят даже Смерть, сдёрнут к себе, заберут, убьют, кошмар закончится, но сопротивляться приятно просто из принципа, просто потому что сопротивляться лучше чем сдаться, обещала ведь когда-то, что не остановится.

БЕГИ. БЕГИ, БЕГИ, БЕГИ, ЗВЕЗДООКАЯ.
Голос Эредина знакомый — до тошноты; Смерть его не слушает, слушает иногда только Цири, в самых ужасных ночных кошмарах, от которых потом трясёшься до рассвета и не надеешься уснуть до следующей зари, и только больше бежишь, ещё больше сопротивляешься. Живое напоминание о том, почему сопротивляться можно до бесконечности — ядовитая зелень глаз, тонна презрения, ненависти, Цири трясёт и хочет, чтобы он умер, упал к её ногам и взмолился о пощаде,
она, конечно, не пощадит.

— A d’yeabl aep arse!

Магия у Цири везде — в крови, волосах, зрачках, тоже красная, тоже всегда бесконтрольная, только крохотная часть, что дана ей в управление; убежать, уйти прочь, не сдаваться, идти, идти, бежать, не останавливаться. Цири задыхается, Смерть задыхается — чья-то рука цепляет запястье и она хочет впиться в эту руку зубами: пустипустипустипустипустипусти но не успевает (Спираль смеётся, вертится, они куда-то проваливаются).

[indent] ненавижуненавижуненавижуненавижу

— An’badraigh aen cuach! A d’yeabl aep arse! Bloede arse! — Цири вспоминает Бонарта: как шипела, лягалась, кусалась, и планирует повторить, но Эредин держит крепко, что-то застёгивает на другой руке и она только вздрагиваетвздрагиваетвздрагиваетвздрагивает.
А потом кричит — боль проходит по всему телу, добирается до пальцев ног, коленей, волос и позвоночника, выдёргивает что-то важное: не с корнем, а так — просто чтобы посмеяться. Может Эредин и станет смеяться, но Цири только смаргивает злые слёзы и отталкивает его, рвётся, снова кричит.
— Что за херню ты на меня надел? Сраный ублюдок! Пусти! Аккурат, пусти, кому говорю! Вы-пол-няй, слышишь?!

Злость застилает глаза (не страх, пожалуйста, только не страх) и затыкается Цири всего на секунду — потому что тоже чует что-то странное, прямо за спиной (глаза широко расширяются когда Эредин отбивает стрелы). Смерть выглядывает из-за соседнего дерева, подмигивает — руку выпускают и в этот раз глаза Цири застилает тьма.

Магия это просто. Всегда было так просто? Нет, не всегда.
Только когда приходит Смерть, тянет за шнуровку, распускает Цири волосы и другие узы — нормы, правильности, необходимости себя контролировать,
а когда её нет — так хорошо — так приятно — сердце можно вырвать голыми руками (одно, второе, третье); это всё делает магия, только после третьего сердца Цири берётся за меч.

[indent] сдохнитесдохнитесдохнитесдохнитесдохните

Её тоже когда-то вырвали, вернее даже рвали — больно, медленно, по неаккуратному куску, путаясь; бабушка, Эмгыр, Скеллен, Бонарт, Ложа, Йеннифэр, Геральт (больнобольнобольнобольно),
будет всем —

[indent] к Эредину она оборачивается, не улыбаясь
тебе тоже.

цири в поиске:

— the witcher —

geralt of rivia [геральт из ривии]
ведьмак, убийца чудовищ, самый нейтральный решала ваших проблем на всём белом свете

Я МЕДЛЕННО УМИРАЮ, ПРЕБЫВАЯ ТАК, ВМОРОЖЕННЫМ В ТЕБЯ. А РВАНУТЬСЯ — БОЮСЬ БОЛИ.
И НЕТ НИКОГО ТЁПЛОГО ВОКРУГ, КТО ВТИСНУЛСЯ БЫ И ЛЁГ СОБОЙ ПРЯМО НА НАДМЁРЗШУЮ ЛЕДЯНУЮ КОРКУ СУКРОВИЦЫ
АККУРАТ МЕЖДУ СЕРДЦЕМ И ЖИЗНЬЮ, НЕТ НИКОГО, КТО ПОМОГ БЫ МНЕ ОТТАЯТЬСЯ НА СВОБОДУ.

---

Ненавидеть Цири умеет лучше чем любить: ну конечно, но ненавидеть Геральта у неё не получается, даже когда в её шестнадцать он отворачивается от лика светлого императора и уходит резать вены в соседнюю купальню. Цири воспринимает это последним предательством, п о с л е д н и м напоминает она себе и долго пилит сук на котором сама сидит, пытается перерезать толстую верёвку, перегрызть стальную цепь, связывающую две жизни.
Не получается.
Ну нахуй, думает тогда Цири и уходит прочь с Острова Яблонь — в поисках претензии на свободу, справедливость, и ничего не находит, конечно, только её саму находит Аваллак'х, но потом они всё равно к Геральту возвращаются.
Цири пьёт эльфские отвары чтобы ей не снились кошмары, потом — в мире, где есть чудные кругляши под названием таб-лет-ки глотает и их, но быстро отказывается. Геральта прогнать сложно — из себя, из снов, в какой-то момент Цири устаёт пытаться, но никогда не заёбывается окончательно. Злость толкает её в спину обеими руками, напоминает обо всём: о каждом перенесённом унижении, где ведьмак не успел и не помог, о каждой вытерпленной пытке, ударе кнута или сапога, где никого не оказалось рядом. О каждом годе одиночества и погони. Сильнее Цири злится только на себя — за то, на сколько проблем обрекла Геральта, и вот ненавидеть себя выходит отлично,
спасибо, решение было найдено. Сложно выживать в мире без любви — пока ведьмак утешается чужими объятиями, Цири ест у злости из рук. Предназначение над ними смеётся.

И Цири кажется, что при встрече ей будет нечего сказать — так что она долго молчит, вспоминает, как плакать снова и давится чужими ожиданиями, непониманием и разочарованием; знает, что утаскивает близких на дно, снова хочет сбежать — Геральт хватает её за руку. Ещё Цири хочет попросить прощения за всё принесённое зло, но этого она тоже не умеет: немота у них на двоих снова общая и очень горькая, голову лучше ведьмачьего эликсира дурманит, и застывают они в ней вместе, в разных концах комнаты, карты, пространство идёт трещинками. Наружу вытекает гной.

Геральт — добрый, напоминает себе Цири, добрый и правильный, жалеет убогих, спасает идиотов из пьяных драк; а Цири кличут Смертью, и когда-нибудь она и за Геральтом явится, а пока что просто маячит за правым плечом, не прикасается.
Папа хочет сказать Цири и снова молчит,
как всегда.

У тишины есть имя.

---

дополнительно:
роль не выкупаю потому что хочется предоставить вам выбор какую внешность брать и с кем из чародеек ебаться простите можно со всеми, без проблем! с геральтом толком поиграть мне разу не выпало счастья, а идей очень много и персонаж в жизни цири, как вы понимаете, один из ключевых. приходите с примером текстов, пожалуйста (роль не выкуплена но выкуплен каст бугага) — под спойлером ниже лежит пример моего, написан как раз для ведьмака. обычно я, правда, пишу цири с наличием заглавных букв, — если вдруг для вас это окажется важно.
на сериальном фейсклейме не настаиваю, если он вам не по душе (мне вполне себе), знание книг/игр/сериала тоже на ваше усмотрение — можете от чего-то одного отталкиваться, дальше сами додумаем. но книги, всё же, было бы здорово хотя бы планировать почитать.

пример игры;

кошмары кусают цири за щёки, и их полный рот — чёрные щупальца тянутся из небытия, оплетают запястья и лодыжки. цири не помнит, как утонула; ушла под воду с головой и всё стало таким тёмным, что хоть глаза выколи: ничего не разглядишь. и в пустоте, и в темноте, конечно, кто-то кроме неё жил — лязгали цепи, смеялись призраки, голова мистле из-под лавки выкатилась цири под ноги, она долго её обнимала.

казалось, не душу забрали — забрали абсолютно всё; ничего внутри не осталось от эльфского заклинания, всё унёс с собой аваллак'х и цири заснула потому что не было другого выхода, не дышала потому что не было другого выхода. жить так, конечно, нельзя — вот сознание и укуталось одеялом, обратилось сумраком.

так, наверное, могла бы выглядеть смерть: вокруг жизнь, а внутри тебя её нет, но от этого ничего не меняется, всё идёт своим чередом; кто-то заваривает чай на кухне, треплются жёлтые грязные занавески, на них бахрома и коричневые пятна. воспоминания выцветают, как будто этим пятнам уже не осталось места — придут другие, а эти, в цири, побледнеют и впитаются в кожу, может так будет даже хорошо. без памяти нет шрамов, нет боли, нет предназначения — аваллак'х вытянул всё, нитка за ниточкой, забрал себе, а ей ничего не оставил, только блаженную пустоту и дом на острове, потерявшемся в густом тумане.
туман белёсый, но лучше бы был чёрный — как молоко спутавшихся образов, на грани смерти и не-существования.

потому что
умение принимать

лица тоже стираются.

цири понимает это когда сама запутывается; голоса переплетаются, все звучат как один, кто-то гладит её пальцы в детстве, расчёсывает волосы — потом медленно шагает по подоконнику, делает шаг и всё прекращается. волосы за спиной как крылья, но бабушка (бабушка?) не летит и даже не парит: камнем падает на мостовую.
крик застывает у цири на губах; вода из брокилонского леса пропитывает лицо и волосы. если бы цири могла думать, помнить, она бы обязательно думала что лучше бы ей остаться в том лесу навсегда.
но лес из-за неё тоже сгорит — как сгорело всё остальное; ничего не осталось и теперь догорает она, поделом, наконец-то боль о с т а н о в и т с я.
какие-то лица кружат вокруг цири хороводом — у женщины с фиолетовыми глазами почти такие же руки как у той, из детства, и цири тихо плачет, прижимаясь к её плечам.

конечно, не отменяет шрамов,
но оставлено нам

нутро из цири не выцарапали — оно вывалилось само; немудрено когда болтается на тонких нитях, и ими, как паутиной, всё вокруг опутано. к цири приходят люди, прилипают к нитям намертво, умирают и ненавидят её — она просит прощения и срывает голос до хрипов; но после смерти, конечно, всем уже наплевать.

цири не знает, как так получилось,
словно родилась почти такая же как все, а потом нащупался какой-то изъян, явственно проступил наружу — с чёрными глазницами, огнём в венах, магией, вырывающейся на свободу из пальцев рук, и друзья начали умирать, город сгорел, родители потерялись: были ли они вообще? может цири оказалась недостаточно хороша, а может изъян — слишком велик, разросся подобно опухоли, накрыл её с головой грязным чёрным коконом. цири не могла прорвать его изнутри, снаружи ни у кого не получалось.
и в этом никто, конечно, не виноват — кроме неё.

кокон вплавился в кожу.

словно какой–то чудесный клад
под видом ручной клади.

а потом пустота лопается как мыльный пузырь; свет забирается вовнутрь и разрывает пространство. цири ранит осколками, и ими же ранит кого-то ещё — пустота чёрная, свет гаснет, но успевает добраться до сердца. первый стук это всегда больно, второй даётся легче — прежний ритм возвращает жизнь, посреди памяти озеро из серебра заполняется чёрным молоком и талой водой, сверху плавают осколки того, что разорвалось.
воспоминания возвращаются, уничтожая друг друга — чтобы не потерять ни одного, приходится намертво вцепляться пальцами.

цири открывает глаза и в них тоже чернота — успокаивающаяся на фоне знакомого прикосновения,
сердце, кажется, снова останавливается. хочется отшатнуться, неверяще закричать, забиться, заплакать, может даже сбежать; но видит небо, сил её не остаётся — имя г е р а л ь т застывает в горле, прорывается наружу глухим всхлипом. боль мимолётна, но даже её цири приветствует радостно — геральт, геральт, геральт,
папа.

чернота тает под языком, вместе с болью и кровью, и вместо пустоты — память, вместо страха — чужая жизнь, которую цири обязательно загубит, ну как же иначе, а сейчас просто не может оттолкнуть.
объятие выходит до того крепким, что начинают болеть пальцы — она отстраняется чтобы заглянуть ему в глаза и убедиться, что, в сущности, в родном облике мало что изменилось.

геральт всё приносит с собой — и боль, и память, и любовь, и страх, и вкладывает ей в сердце,
цири принимает с немой готовностью.

— геральт, — едва не плачет она, задыхаясь, — ты нашёл меня, нашёл меня, нашёл.

боль укатывается под лавку, щерит оттуда гнилые зубы; цири прижимается щекой к другой щеке и затихает.